Манион широко улыбнулся и вышел, плотно закрыв за собой дверь.
— А ты попробуй вот этот напиток, — обратился Рейли к Грэшему, подавая стакан.
— Что это, вода? — поинтересовался Генри.
— Выпей, тогда узнаешь.
Грэшем с неохотой сделал глоток и задержал жидкость во рту, чтобы лучше распробовать ее вкус. Она оказалась солоноватой, с неприятным привкусом, но вполне пригодной для питья.
— Не бойся! — расхохотался Рейли, глядя на гримасу отвращения, появившуюся на лице Генри. — Это тебя не убьет, как не убило и меня, хотя я пью сей нектар целую неделю! Как ты думаешь, что это такое?
— Ваш вопрос риторический или требует ответа? — сухо осведомился Грэшем.
— Дивный напиток, что ты отведал, некогда был морской водой, обыкновенной морской водой! Той самой, которая окружает моряков в долгих походах, а они не могут ее пить и умирают от жажды! Теперь представь, что значит мое изобретение для мореплавателей! Не надо больше грузить на борт бочки с питьевой водой, так как ее можно взять прямо из моря…
— Вы печетесь о здоровье мореплавателей или о награбленных у испанцев сокровищах, которые можно будет погрузить на борт вместо бочек с питьевой водой? — с невинным видом поинтересовался Грэшем.
— И о том, и о другом! — радостно воскликнул Рейли. — Именно способность сочетать нужды телесные и духовные и делает меня выдающимся мореплавателем!
— А моя способность во всем соглашаться с господином делает меня превосходным слугой, — ответил Генри, — даже если при этом приходится бессовестно врать.
Рейли пребывал в прекрасном расположении духа, и энергия из него била ключом. Как и во времена написания «Истории мира», у него сейчас имелась химическая лаборатория, которая находилась недалеко от Кровавой башни. Именно там Рейли получил из морской воды жидкость, которой угостил Генри.
— Время — вот, что мне нужно, — вновь обратился он к Грэшему. — Процесс дистилляции еще далек от совершенства, и мне удается получить пригодную для питья воду лишь в одном случае из пяти. Кроме того, оборудование слишком громоздкое и его легко повредить. Такое в море не возьмешь. Стоит кораблю накрениться, и оно выйдет из строя. Однако времени у меня, по милости лорда Сесила и его величества короля, предостаточно!
— А вот у меня кто-то пытается его отнять. — Грэшем поведал Рейли всю историю и поделился своими опасениями.
Лицо Рейли стало серьезным.
— Ты прав, здесь замешано слишком много имен, но сэр Уолтер Рейли не тот человек, у которого спрашивают совета, как вырваться из когтей врага, — печально заметил он. — Ясно одно: тебе нужно проникнуть в шайку папистов, но на это уйдет время. От Сэма Фогарти проку не будет. Если он служит Сесилу, то боится хозяина гораздо больше, чем тебя. Если же он католик, то больше всего боится графа Нортумберлендского и Всевышнего. Том Фелиппес может тебе помочь. Говоришь, его слуга, Том Барнс, принес тебе какие-то письма обвинительного характера? Тогда Фелиппес именно тот человек, который тебе нужен. Постарайся не прикончить его, а то в последнее время у тебя это вошло в привычку.
— Он ваш друг? — с беспокойством спросил Грэшем.
— Не друг, но новое лицо, с которым интересно побеседовать. Круг общения в Тауэре, возможно, и избранный, но очень ограниченный. В тюрьме самое страшное не утрата свободы, а приступы скуки. Фелиппес же похож на человека, который может развеселить и поднять настроение не только на один вечер во время ужина.
— Поэтому я постараюсь действовать осторожно и не повредить его жизненно важных органов. Учтите, что это еще одна жертва, которую я приношу вам, мой господин.
— Берегись, Генри Грэшем. — Рейли вдруг посерьезнел. — Я попал к ним в когти, и хватит с них одного человека, обладающего свободным духом. Не позволяй ни им, ни самому Творцу одержать над тобой верх.
Закончив беседу с Рейли, Грэшем не пошел к воротам, где его ждали слуги. Часовые были сонными, как обычно, и за небольшую взятку позволили Генри в сопровождении Маниона пройти в камеру Томаса Фелиппеса. Выйти из Тауэра всегда труднее, чем попасть в него, но для узников, располагающих достаточными средствами, пребывание здесь напоминало жизнь на вполне сносном постоялом дворе с капризным и сварливым хозяином. Дверь в комнату Фелиппеса, которую можно назвать и камерой, была не заперта, и ключ понадобился лишь для того, чтобы открыть дверь в конце сырого коридора.
Апартаменты Фелиппеса были отнюдь не самыми лучшими в крепости. Именитые узники вроде Уолтера Рейли и его обвинителя и друга лорда Кобхэма содержались в комнатах, обставленных со вкусом и определенной долей шика, и им позволялось гулять в саду начальника тюрьмы. Фелиппеса содержали в одной из самых убогих башен. Окно его камеры было зарешечено и находилось очень высоко от пола, так что он не имел возможности насладиться видом сада, в котором привилегированные узники прогуливались и который чуть менее привилегированные обитатели Тауэра могли созерцать из своих окон. Кроме того, в камере Фелиппеса было совсем мало мебели.
Томас Фелиппес был маленьким невзрачным человечком с сутулой спиной, покрытым оспинами лицом и весьма темным происхождением. При дворе его презирали за невоспитанность и полное отсутствие хороших манер, но благодаря острому уму, способностям к языкам и умению создавать и разгадывать самые непонятные и сложные шифры он сделал карьеру, став одной из ключевых фигур в шпионской сети Уолсингема.
— Доброе утро, Том, — приветствовал его Грэшем, стараясь придать голосу бодрость, насколько это позволяла окружающая обстановка.
У Генри имелись все основания для паршивого самочувствия в стенах Тауэра, где ему в свое время пришлось пройти через всевозможные унижения и муки. Однако и без таких воспоминаний Тауэр неизменно наводил ужас на посетителей. Из его сточной канавы исходило страшное зловоние, а центральная часть Белой башни, построенная во времена Вильгельма Завоевателя, стала грубым и жестоким свидетельством не знающей пощады власти, в чем Грэшем мог лично убедиться. На древнем строении лежала печать безжалостности, и оно отличалось полным отсутствием красоты. Вместилище неслыханной жестокости, веками творившейся в его стенах. Наружные стены, свидетели многовековой истории Англии, выглядели такими же неумолимо непреклонными, как и сама башня. Одним словом, Тауэр представлял собой крепость в чистом виде, ставшую грубым инструментом в руках власти. Повсюду ощущалось дыхание зла, и даже иногда звучащую здесь музыку засасывал мрак, и она глохла, как и множество загубленных душ, застывших в безмолвном вопле отчаяния.
Когда Грэшем и Манион зашли в камеру, Фелиппес поднялся им навстречу, и его лицо на мгновение прояснилось, а затем снова нахмурилось и приобрело тревожное выражение, хотя он искренне обрадовался своим посетителям. Беспокойство Томаса не ускользнуло от внимания Генри, но он ничего не сказал.
— Господи! Сам Генри Грэшем, да еще вместе с великаном-слугой, который не отходит от вас ни на шаг! Как поживаете, сэр, и что нового происходит в мире?
