Грэшем подумал о том, что противоположности притягивают друг друга, а при их столкновениях рождаются новые идеи. Он с удовлетворением смотрел на свой «высокий стол» и колледж, который возродил к жизни. Детей у него нет, во всяком случае, о которых ему известно. Похоже, их и не будет. Но в отстроенной Грэшемом столовой сидели и весело переговаривались сто тридцать пять студентов и членов совета колледжа. Здесь свободно поместилось бы и двести человек, и очень скоро так и будет. Кто они? Дети Генри? Возможно. Его детище? Безусловно!
По окончании трапезы у Грэшема имелись две причины, чтобы удалиться в свои апартаменты. Первая из них была связана с письмом, написанным каллиграфическим почерком Генри, которое несколькими днями раньше принес некий человек по имени Том Барнс. Письмо отличалось безупречным стилем, а сквозившая в каждом слове железная логика и глубокий ум привели Грэшема в полный восторг. Вся беда заключалась в том, что письма он не писал, хотя почерк и подпись были его. Кроме того, если бы все в нем написанное дошло до кого-либо из правительства, Генри немедленно отправили бы на дыбу, повесили и четвертовали. Для создания подобной фальшивки имелось множество причин, и Грэшему требовалось время, чтобы исключить наименее вероятные из них. Прочитав злополучное письмо, Грэшем взял книгу Макиавелли «Государь» в английском переводе, которую он купил за бешеные деньги в соборе Святого Павла во время последней поездки в Лондон. Разумеется, он раньше читал ее по-итальянски и теперь с изумлением обнаружил, как сильно отличается оригинал от перевода.
Раздался громкий, настойчивый стук в дверь. Засунув письмо в щель между половицами, Грэшем пригласил посетителя войти.
От посыльного пахло лошадиной мочой и потом. Он приехал после ужина, весь забрызганный грязью до самых подмышек. В Кембридже стояла промозглая темная ночь. У ворот колледжа клубился пришедший с Болот
[2] туман, похожий на зловонные испарения чумы, которая выжидает подходящий момент для нанесения удара. Тусклые огоньки свеч в зарешеченных окнах во внутреннем дворе не могли пробиться сквозь непроглядную ночь. Посыльный приехал после наступления темноты, и утром все станут болтать о том, что Грэшем снова понадобился по срочному делу его величества. Тихо хихикая и многозначительно покачивая головами, они уткнутся носами в кружки, когда Генри будет проходить к своему месту за столом.
Слуга проводил гостя в комнаты, расположенные на первом этаже здания, построенного еще в XIV веке. Разумеется, это был человек Сесила, и от него веяло угрозой. Он молча вручил Грэшему пакет. Подвыпивший слуга топтался у Генри за спиной, не скрывая любопытства.
— Не пора ли тебе отдохнуть, старина Уолтер? — шутливо обратился Генри к седому слуге. — Кто знает, возможно, у твоих дверей уже собралась толпа юных девственниц, желающих на собственном опыте убедиться, что мужчины, подобно доброму вину, с годами становятся только лучше?
Старик ухмыльнулся в ответ на шутку хозяина и заковылял вниз. С таким же успехом Грэшем мог спустить слугу с лестницы или одернуть грубым окриком. Однако он твердо верил, что единственное различие между ним и Уолтером лишь в том, что они родились в семьях, принадлежащих к разным сословиям, считал это игрой случая и относился к старому слуге так же, как ко всем другим людям. Господь упорно не признает равенства между людьми, если только им не удается отстоять его силой, но Генри это не смущало, и он не собирался следовать примеру Всевышнего. А значит, старина Уолтер будет по-прежнему сообщать хозяину обо всем, что происходит в колледже. Члены совета колледжа и студенты не замечают пьяного старика, острые глаза и чуткие уши которого вот уже много лет верно служат Грэшему.
Генри не стал спрашивать имя человека, приславшего письмо. В Англии мало кто имел посыльных, готовых отправиться в ночное путешествие по приказу хозяина. Прочитав послание, он обнаружил, что печать на письме гораздо изысканнее его содержания. «Немедленно приезжайте в Лондон»… Вот и все. Никаких витиеватых вступлений и цветистых приветствий.
Грэшем вздохнул, взял кошель и извлек оттуда мелкую монету, но, взглянув на посланника, передумал и протянул монету покрупнее. Тот молча взял деньги и в знак благодарности лишь кивнул.
— Передайте ему, что я скоро приеду.
Посыльный кивнул еще раз. Больше ему ничего не требовалось знать.
Кембридж стал для Генри тихой пристанью. Все конфликты здесь были понятными и легко решались, а лицемерие и двурушничество странным образом подчинялись законам местной логики. Правда, горожане отличались вульгарностью и грубыми манерами. Они ненавидели университет, за счет которого существовали, и бесчинства могли начаться в любой момент. Вот почему здания колледжей были построены на манер фамильных замков, с окнами, выходящими во внутренний двор, и сторожевой башней на входе. Однако мощь этих строений была призрачной, в то время как могущество Лондона заключалось во власти над жизнью, а чаще — над смертью. Несмотря на всю напыщенность и тщеславие великих умов Кембриджа, истинная мощь державы сосредоточилась при дворе, в данном случае — при дворе короля Англии Якова I, некогда именуемого Яковом VI, королем Шотландии.
И вот теперь Генри Грэшему придется покинуть узкий и уютный мирок Кембриджа и вернуться в жестокий и беспощадный, охваченный низменными страстями Лондон, еще не успевший полностью оправиться от очередной эпидемии чумы.
Несмотря ни на что, Генри с нетерпением ждал этой встречи.
Джек Райт сидел в самом темном углу и задумчиво ковырял остатки пищи на деревянной тарелке. Воздух в крошечной комнатке, где собралось восемь человек, был спертый. В Оксфорде фейерверк «Екатеринино колесо» использовали для вербовки новых заговорщиков. Здесь было намного безопаснее, чем в Лондоне или даже Кембридже, где сновали многочисленные шпионы, нанятые правительством. Словом, людям, жизнь которых никогда уже не вернется в прежнее русло, опасность здесь угрожала ни более, чем в любом другом месте. Джек не мог скрыть нервного напряжения и чуть ли не каждую минуту с беспокойством косился на дверь, мысленно представляя врывающихся в комнату солдат. Он даже слышал их громкие окрики и чувствовал на запястьях холодное прикосновение наручников. Райт тряхнул головой, пытаясь отогнать навязчивые мысли, но затем не удержался и снова бросил опасливый взгляд на дверь. Он старался заставить себя вслушаться в страстную речь своего друга Роберта Кейтсби, но слова лились, подобно речному потоку, не оставляя следов на встреченных на пути камнях.
Джон, или, как его звали с детства, Джек Райт, сидел на своем обычном месте в конце комнаты. На первый взгляд он казался приземистым и неуклюжим. Но внешность часто бывает обманчивой. Шпага в руках Райта летала с быстротой молнии, а о его мастерстве фехтовальщика ходили легенды. Правда, с тех пор как Джек услышал призыв Господа и откликнулся на него, он все реже прибегал к своему искусству. Ах, если бы язык стал таким же послушным, как клинок! Дело вовсе не в отсутствии умных мыслей, а в неспособности высказать их вслух в нужный момент. Многие годы Райт страдал, выслушивая несусветную чушь, которую несут одни, или восхищался остроумием других. В его голове бурлило множество идей, но когда доходило до дела, он терялся и не мог вымолвить ни слова. В детстве над Джеком издевались, посыпали насмешками, когда он тщетно пытался объяснить свою мысль, но слова предательски ускользали из памяти, словно вода из дырявой бочки. Вот тогда Джек стал усиленно тренироваться, чтобы заставить одноклассников уважать силу его кулаков, уж если они ни в грош не ставят его слова.
