В глубине своего убежища Габриель тоже предавался размышлениям, опершись подбородком на руки, сложенные на краю сцены. Наблюдая широко раскрытыми глазами за актерами, он снова и снова вспоминал со смешанным чувством волнения и грусти только что проговоренные им реплики. В то время как юноша обещал себе при первом удобном случае добиться у мэтра разрешения еще раз взойти на подмостки, он вдруг наступил башмаком на что-то плоское. Его разобрало любопытство. Опустившись на колени в тесном пространстве, рассчитанном только на одного человека — суфлера, он наткнулся на внушительную папку гранатового цвета. «Странное, однако, место для хранения бумаг», — подумал Габриель, поднимая кожаную вещь. В свете, падавшем со сцены, он осмотрел папку со всех сторон и немало удивился, разглядев на ней герб кардинала Мазарини.
От находки его оторвал возглас Мольера:
— Близок наш час, дети мои! Если хотим мы быть готовы сегодня к вечеру, не будем терять ни минуты!
Повинуясь защитному рефлексу, Габриель сунул кожаную папку себе под белую просторную рубаху, решив осмотреть содержимое в более спокойной обстановке.
— Ладно, — сказал мэтр актерам, с нетерпением и волнением ожидавшим, какое впечатление они произвели на него своей игрой в первом акте. — Так-то лучше! Наконец мои увещевания дошли до вас, и вы прониклись глубокой сутью моих героев, после того как влезли в их шкуру. Теперь постарайтесь раскрыть их настоящие чувства и переживания. Через час продолжим. Не стану лишний раз повторять: сохраняйте невозмутимость, если зрители ненароком начнут вас поносить! А пока предоставим сцену мастеровым — пускай залатают чертову крышу, — проговорил он, грозя кулаком в сторону разбитого стеклянного свода.
Обрадовавшись перемене в настроении сочинителя пьесы, актеры покинули большой зрительный зал и перебрались в ложи, пользуясь короткой, но заслуженной передышкой.
— А вы, сударь, останьтесь. Нам еще нужно поработать, — обратился Мольер к своему секретарю, с ловкостью кошки выбравшемуся из окна суфлерской будки. — Надо скорее подготовить расходные счета по содержанию труппы. Завтра велю переслать их господину суперинтенданту финансов. В смутные времена, а они, как видно, не за горами, лучше синица в руках, чем журавль в небе!
8
Театр Пале-Рояль — воскресенье 6 февраля, шесть часов вечера
На подступах к театру теснилась толпа. Веселая, разношерстная, она состояла как из торговцев всех мастей, разносчиков и уличных комедиантов, так и представителей сословия власть имущих. Присутствовавшие, большей частью люди простые, ожидали увидеть и другое зрелище — вельмож и придворных, и, когда те прибыли, началась неимоверная толчея, поскольку каждый хотел поглазеть на наряды и лица сильных мира сего, в глубине души очень надеясь, что те проявят хоть какой-нибудь знак щедрости — бросят, к примеру, в толпу пригоршню монет. Со стороны Сены послышались возгласы:
— Конде! Конде!
Ропот толпы заглушили исступленные крики кучки людей в отрепье, бежавших за каретой принца, которую они заприметили по гербу еще на Луврском мосту. Под натиском задних рядов передние ряды толпы прижало к колоннаде, и люди натолкнулись на полицейское оцепление, выставленное, чтобы сдерживать любой натиск извне. Кулаками и сапогами полицейские принялись теснить бедолаг, что привело было к столкновению, которое прекратилось точно по волшебству, когда в толпе возник коридор — его образовали выстроившиеся в два ряда солдаты со скрещенными алебардами, сдерживавшие чересчур любопытных. Двум-трем ребятишкам, взобравшимся на цоколи колонн, все же удалось разглядеть, как из остановившейся кареты вышел великан с надменным, точеным лицом и могучей шеей. Возвышаясь над толпой на целую голову, мятежный принц, дерзнувший пятнадцать лет назад восстать против королевской власти, широкой поступью вошел в театр, не удостоив взглядом толпу, выкрикивавшую его имя.
— Все такой же спесивый, — с опаской проговорила старуха, протиснувшаяся в первые ряды зевак. — В этом весь Конде, парижане ему не ровня. Далеко стоит — высоко глядит…
Однако внимание толпы уже привлек другой кортеж. Площадь снова оживилась. Череда экипажей, высаживавших пассажиров и тут же отъезжавших к месту стоянки, становилась все плотнее. Возгласы восхищения перемежались с шутками, смехом и окликами.
— Сброд, — устало вздохнул Мазарини, задергивая шторку на окне своей кареты, незаметно протиснувшейся в вереницу экипажей, съезжавшихся к началу спектакля. — Только поглядите, какое веселье. Всего только представление бродячих комедиантов…
— Полно! — заметил Кольбер, сидевший рядом со своим господином. — Не стоит задерживаться, ваше высокопреосвященство. Чем раньше мы прибудем в Венсен, тем скорее вы избавитесь от усталости переезда и шума.
Мазарини, у которого при каждом толчке кареты на неровной мостовой лицо искажалось от боли, молча кивнул. Протянув руки вперед, он попытался улыбнуться трем девицам, сидевшим напротив.
— Прощайте, мои прелестницы, спешите предаться легкомысленным удовольствиям. Они столь же юны, как и вы, и ваш старый дядюшка не вправе отрывать вас от жизни под тем предлогом, что жизнь покидает его…
Три его племянницы, вскрикнув в один голос от радости, склонили головы, дабы удостоиться благословения старика. Ладони кардинала коснулись сплошного леса густых, черных, как смоль, волос, которые каждая из девушек в этот вечер гладко причесала на прямой пробор. Когда Мазарини опустил руки, Кольбер стукнул в стенку кареты у себя за спиной, давай кучеру знак остановиться. Дверца распахнулась навстречу шумной, пестрой толпе зевак, освещенной первыми отблесками факелов. От полыхнувшего света Мазарини прищурился. Последней из кареты выходила Гортензия — она слегка пожала старику руку и поднесла ее к своим губам. Затем, опираясь на руку форейтора, живо соскочила на мостовую и уже в следующее мгновение скрылась в толпе, будто поглотившей ее. Меж тем карета, покатившая следом за конными гвардейцами, вновь оказалась в тишине. Слышался лишь дробный цокот лошадиных копыт.
— Четыре месяца, Кольбер. Они сказали; мне осталось четыре месяца. А я говорю — месяц, не больше. Знаю я этих лекарей. Астролог предупредил: большая опасность приходится на эту луну, но самого худшего надо ждать на следующую. И его полуправде я верю больше, чем лести кровососов… Выпустили из меня чуть ли не всю кровь и теперь боятся, как бы я не преставился.
К удивлению Кольбера, Мазарини схватил его руку и сжал ее что есть силы.
— У нас больше нет времени. Пора мне подумать о величии и о будущем. Как только прибудем в Венсен, немедленно разыщите Роза. Пришел час переложить наши труды на бумагу.
Пальцы старика разжались — он будто заснул под мерное покачивание кареты. Кольбер тоже закрыл глаза, улыбаясь в душе при мысли о безмозглых глупцах, сбившихся стадом в театре, где не продохнуть. «Дурачье несчастное, — подумал он. — Как им только не жаль тратить время на жалкое лицедейство, которому жить на афише от силы неделю».
И с этой полной желчи мыслью он забылся сном.
