Не успев прийти в себя от приятной неожиданности, он рассеянно разглядывал ее роскошный наряд — яркое платье и разноцветную жакетку, небрежно наброшенную на плечи. Он узнал ее атласную кожу, бездонную синеву глаз, волосы, отливавшие ослепительным блеском при каждом изящном повороте шеи.
— Потому-то сегодня утром я и наведалась в театр, — продолжала Луиза, не скрывая настойчивого взгляда. — И кое-что разузнала. Пара улыбок да несколько монет — и сторож рассказал все, что нужно. Так я тебя и нашла. Теперь жду твоих объяснений. Отчего ты так внезапно уехал в прошлом году? Тебя здесь, кажется, знают только под именем Габриель? Зачем ютиться в такой каморке, ведь ею погнушался бы даже монах?
Габриель сел напротив своей подруги и подробно поведал ей обо всем, что с ним приключилось за последние месяцы. Ответил он и на ее вопросы — ничего не утаил. Его признания успокоили девушку. А он в свою очередь узнал, что Луиза прибыла в январе ко двору и стала фрейлиной будущей супруги Месье, брата короля. Представление «Дона Гарсии» позволило ей впервые выйти в свет. Теперь она волновалась оттого, что скоро ее должны были официально представить Людовику XIV и королеве. Габриель и Луиза ощущали себя воистину счастливыми, снова обретя друг друга вдали от родных мест. Они разговаривали долго-долго, вспоминая радостные мгновения юности. Юности двух сирот, почти не знавших своих отцов: ведь его воспитывал дядюшка, а ее — отчим, под бдительным и добрым оком брата короля Людовика XIII, Гастона Орлеанского, чьим покровительством девушка пользовалась и после его смерти. Так перед нею и открылись двери ко двору.
— Расскажи, — разгорячился Габриель, — кого ты повидала? И каково жить при дворе?
Луиза принялась терпеливо рассказывать обо всех радостях и печалях своей новой жизни — о мгновениях праздности и о бесконечных тяготах придворного этикета. Она описывала жизнь, полную надежд и сомнений, величия и ничтожности.
— А вчера мы битых четыре часа расшивали заново обшлага на платьях мадемуазель Генриетты Английской, потому что изначальное шитье уж очень походило по цвету на флаги тамошних приверженцев республики, и это могло не понравиться английскому двору…
— Ты счастлива? — вдруг спросил Габриель, беря ее за руку.
Луиза опустила глаза, словно пытаясь разглядеть свои тонкие пальцы в больших дрожащих ладонях Габриеля. Затем она подняла глаза и перехватила его взгляд.
— Не знаю, счастлива или нет, — ответила она. — Но у меня снова трепетно забилось сердце, ведь здесь кругом одни неожиданности, так что по-всякому бывает! Знаешь, как ни странно, здесь мне порой снятся по ночам луга, где мы с тобой гуляли. Теперь я по ним очень скучаю, хотя последнее время, до приезда ко двору, они нагоняли на меня смертную тоску.
— Я любила те луга вместе с тобой, — продолжала Луиза. — Тогда нам казалось, будто за дальним краем поля в имении твоего дядюшки начинается Америка. Мы рассказывали друг другу истории про единорогов, притаившихся в лесах вокруг замка, где я жила. Помнишь? А потом, когда ты исчез, единороги тоже куда-то запропастились. А я, с тех пор как оказалась здесь, словно попала в неведомый мир. Это так прекрасно — оказаться в новом мире… он такой потрясающий, иногда пугающий и такой чудесный. А ты как думаешь?
— Я совсем другое дело, маркиза, — отшутился Габриель. — Ты живешь во дворце, а я в лачуге.
* * *
Было около двух часов пополудни, когда Луиза отбыла восвояси. Габриель проводил гостью до улицы, обещав снова повидаться с нею при первой же возможности. Глядя вслед Луизе с волнением в душе, юноша вспомнил о своем невероятном открытии — подписи родного отца на зашифрованных бумагах кардинала. Мысли его смешались, голова пошла кругом.
Погруженный в раздумья, Габриель не заметил, что с противоположной стороны улицы Лион-Сен-Поль, из-за ворот, за ним внимательно наблюдал какой-то человек.
12
Рим — вторник 8 февраля, одиннадцать часов утра
Прибыв на место несколько раньше назначенного часа, Франсуа д'Орбэ успел рассмотреть дворец, где его ожидала встреча с архиепископом Парижа. Архитектор с восхищением разглядывал карниз третьего этажа, расписанный самим Микеланджело. А у подножия здания он какое-то время любовался особенной гармонией фасада, возведенного, как поговаривали, из камней, собранных на руинах древнего города. Самый большой частный дворец в Риме выглядел строго и вместе с тем величественно — должно быть, в полном соответствии с образом первого его владельца, папы Юлия III, подумал д'Орбэ.
— Соблаговолите предупредить его превосходительство, что господин д'Орбэ уже прибыл, — обратился гость к человеку в красной ливрее, церемонно открывшему перед ним двери дворца Фарнезе.
— Господина ждут, — ответил слуга по-французски, но с сильным итальянским акцентом. — Прошу господина проследовать за мной.
Войдя в здание, д'Орбэ восхитился и внутренним садом — тот сам по себе являл одно из местных чудес. В большой галерее он на мгновение задержался, очарованный ослепительной роскошью свода, расписанного братьями Карраччи.
[17] Убранство в барочном стиле, навеянном мифологическими сюжетами, лучилось изумительно яркими красками. У дверей в кабинет Поля де Гонди
[18] архитектор очнулся, тем более что прибыл не затем, чтобы восхищаться красотой и роскошью дворца, где проживал архиепископ парижский.
— Господин Франсуа д'Орбэ, — доложил слуга, отступив в сторону и пропуская гостя.
Тот отвесил низкий поклон. А когда поднял глаза, то был поражен — впрочем, как и при каждой их встрече — почти юношеской бодростью обитателя достославного палаццо. Облаченный в простую сутану, Поль де Гонди встал и направился навстречу гостю с широкой благожелательной улыбкой, озаренной блеском его черных проникновенных глаз. «Подумать только, а ведь этот человек поверг в трепет короля Франции, отправил в ссылку Мазарини и едва не захватил власть в свои руки; именно он был зачинщиком величайших заговоров века нынешнего — он, бывший беглый узник Нантского замка! — сказал про себя д'Орбэ. — Кто даст ему сорок восемь лет — да никто!»
Вынужденный бежать в Рим после разгрома Фронды, Гонди, невзирая на бесконечные изнурительные скитания, сохранил благородную, величественную осанку человека, любящего производить на всех достойное впечатление. Будучи в прошлом блестящим студентом-богословом, он с неизбывным прилежанием впитывал все, чему его учили великие хранители и проповедники веры, включая и мягкие манеры, что вызывало к нему особое расположение. Д'Орбэ познакомился с Гонди в минувшем году, когда архитектор жил в Риме. После этого они часто навещали друг друга.
