— Что вы тут делаете? — спросил Габриель, не двинувшись с места. — И куда меня тащите?
Баррэм бросил на него строгий взгляд.
— Перестаньте наконец задавать глупые вопросы, тем более не к месту и не ко времени! Я успел заметить, что за вами водится такая привычка.
Габриель стоял не шелохнувшись.
— Во имя Господа, Габриель, идите скорее за мной, — опять поторопил его Баррэм. — У нас очень мало времени, иначе ваше отсутствие заметят. Вам, кажется, хотелось узнать, что в тех бумагах, которые вы мне показывали… — прибавил он уже чуть слышно.
Фуке все еще говорил с королем, и, поколебавшись миг-другой, Габриель кивнул, показывая Баррэму, что готов следовать за ним.
«Странный он какой-то», — думал юноша, поспешая за толстяком.
54
Лондон, дом Андре де Понбриана — пятница 22 апреля, половина шестого вечера
Человек, называвшийся Чарлзом Сент-Джоном, не находил себе места. Он не мог сосредоточиться ни на пухлой расчетной бухгалтерской книге, отражавшей деятельность его скромной торговой конторы, ни на улице, за которой он обычно рассеянно наблюдал, когда у него не клеились дела. После того как Баррэм сообщил, что вечером устроит ему долгожданную встречу с сыном, уставшего старика охватила лихорадка.
«Я не видел его целых пятнадцать лет. Какой он теперь? Как поведет себя? А если спросит, где я пропадал, что ему сказать в ответ?» — задавал себе одни и те же вопросы изгнанник, смирившийся однажды с мыслью, что больше никогда не увидит своих родных и близких.
Контора Чарлза Сент-Джона располагалась в небогатом квартале и занимала три этажа. На первом помещался склад с товарами от морских торговых компаний, с которыми изгнанник вел дела. Приемкой, отправкой и хранением товаров занимались двое приказчиков. Торговля служила старику надежным прикрытием и позволяла разъезжать повсюду, не вызывая ни малейших подозрений. К тому же коммерция была единственным источником его доходов. На втором этаже размещались жилые помещения, простенькие, но уютные. Рядом со спальней хозяин торговой конторы обустроил себе рабочий кабинет, служивший ему и библиотекой. За пятнадцать лет изгнанник собрал солидную коллекцию книг, в основном поэтических. Он и сам пробовал писать и даже хранил несколько рукописей собственного сочинения, но публиковать их никак не решался.
Подойдя к окну, он увидел, как возле его дома остановился экипаж. Кучер соскочил на землю, разложил трехступенчатую подножку, чтобы пассажирам было легче спуститься, и махнул рукой, указывая на дом торговца. Сердце у старика забилось еще сильнее. Первым из экипажа вышел Баррэм, следом Габриель. Стоявший у окна старик, столько лет с нетерпением ожидавший этой встречи, вдруг растерялся: он буквально окаменел, увидев юношу, совсем не похожего на того «Херувимчика», что остался в его памяти. Устыдившись своей нерешительности, старик сказал самому себе:
— Габриель… мальчик мой!
* * *
— Куда вы меня тащите, в конце-то концов? — возмущался Габриель, удерживая толстяка, уже собравшегося переступить порог торгового дома.
— Вот и приехали. Немного терпения, — ответил математик, заталкивая юношу в переднюю, служившую одновременно приемной. — Идите наверх. Вас ждут, — многозначительно прибавил он, указывая на лестницу.
Габриель поднялся один. На площадке второго этажа он остановился и прислушался, опасаясь, как бы не вышло очередного подвоха. Когда он подошел к приоткрытой двери в одну из комнат, оттуда послышался голос:
— Входи!
Окончательно сбитый с толку, юный комедиант что-то пробубнил в ответ и вошел в рабочий кабинет, где увидел стоявшего к нему спиной седого мужчину с неподвижными, будто привязанными к туловищу руками. Медленно, почти как в театре, мужчина повернулся и посмотрел гостю в лицо. Габриеля поразил блеск бледно-голубых глаз этого человека, юноша смутился и счел необходимым сказать хоть что-нибудь.
— Сударь…
— Рад тебя видеть. Не думал, что когда-нибудь настанет эта минута, — прервал его старик, медленно приближаясь к Габриелю, как обычно подкрадываются к птице, чтобы ненароком ее не спугнуть.
Габриель ощутил все возраставшее волнение. «Этот голос, — подумал он, приглядываясь к старику, — и глаза, и лицо…»
— Вы кто? — пролепетал юноша.
Старик подошел ближе, неловко вскинул руку и хотел взять Габриеля за плечо. Юноша обратил внимание, что у старика дрожат пальцы.
— Как же ты вырос, — мягко проговорил тот.
Габриель заметил, как увлажнились его глаза.
— Вы… — пробормотал юноша, вдруг все поняв, когда человек, называвший себя Чарлзом Сент-Джоном, заключил его в объятия.
— Мальчик мой, дорогой мой мальчик! — радостно воскликнул Андре де Понбриан, прижимая сына к груди.
Целый сонм образов и мыслей нахлынул на Габриеля — поначалу он даже не нашелся что ответить отцу, настолько велики были его волнение и смущение. Отец, о котором у него остались лишь смутные детские воспоминания, отец, о котором он ничего не знал, будучи лишен его крепкой поддержки и добрых советов, родной его отец стоял теперь перед ним в обличье старика. Человек, которого он признал, хотя по-настоящему никогда не знал, казался ему сейчас самым дорогим и вместе с тем чужим.
Молчание продолжалось несколько мгновений. Андре де Понбриан стоял, обняв сына, словно стремился наверстать упущенные годы разлуки. Наконец он опустил руки и попятился, чтобы опять взглянуть на молодого человека, своего сына — юношу с мужественным лицом и со слезами на щеках.
* * *
— Но что вы здесь делаете, и почему у вас другое имя? Зачем бросили нас и заставили думать, будто вас нет в живых? Мне очень хотелось бы услышать от вас объяснения, прежде чем снова принять ваши объятия!
Андре де Понбриан горько усмехнулся, посмотрел на стиснутые кулаки сына и перехватил пламенный взгляд его глаз, все еще красных от слез. Волнение, охватившее юношу вначале, переросло в гнев.
«Вылитый я», — подумал старик.
— Ты прав, малыш, — печально ответил он. — Я пожертвовал вами ради дела, которое превыше всех нас. В сердце я ношу тяжесть ответственности за мое добровольное изгнание, и рана эта не заживет никогда. Теперь ты мужчина и вправе знать правду. Не осуждай меня, пока не узнаешь всего! Я готов ответить на все твои вопросы. Только, может, сначала присядем? — продолжал он, показывая на часть кабинета, отведенную под гостиную. — Сейчас поставлю чай. Как видишь, за эти годы я свыкся с английскими обычаями! — добавил он с напускной непринужденностью.
Андре де Понбриан пригубил напиток и начал рассказ обо всем, что с ним приключилось за последние пятнадцать лет.
— Прежде всего знай: я имею честь вот уже два десятка лет служить одному благородному обществу — в нем состоял еще твой дед, а также его отец и отец его отца. Нас всего четырнадцать человек, мы разбросаны по всему свету, и цель наша — сохранить одну бесценную тайну. Наше святое дело и привело меня сюда, в Лондон, из-за него я так и не смог воссоединиться с вами. Весть о моей смерти должна была оградить вас от опасности, потому что любое предательство могло погубить всю нашу семью. И чтобы удовлетворить твое любопытство, скажу сразу: того, кто предал наше дело, звали Наум. Пятнадцать лет назад он за крупную сумму продал кардиналу Мазарини один документ, где значилось мое имя. Он выкрал у меня эту бумагу — она-то и является ключом к Тайне. К счастью, твой дед обучил меня искусству криптографии, и я успел зашифровать документ. Однако вскоре дело приняло довольно скверный оборот: меня разоблачили, по моему следу пустились ищейки кардинала, и мне ничего не оставалось, как бежать, порвав все связи с прошлым. Понимаешь, дорогой Габриель, чтобы спасти честь Понбрианов и защитить вашу жизнь, я решил никогда больше с вами не видеться и принять обличье Чарлза Сент-Джона.
