Кольбер едва не задохнулся, закончив читать. Угрозы в его доме! Да еще какие — порочащие Священное писание!
«Собаки, — подумал он. — Псы проклятые! «Денежные поборы»»!
Он едва не подавился от ярости — и снова прилип глазами к бумаге.
«Личные страдания»?
Он стоял, вконец озадаченный, когда услышал, как распахнулась дверь.
— Сударь, — послышался знакомый голос камердинера, который сбился с ног в поисках хозяина, — сударь!
Кольбер уставился на лакея горящими глазами.
— Что у вас стряслось, да еще в такой час? — проворчал он.
— Беда, сударь, беда! — простонал камердинер.
Страшное предчувствие приковало Кольбера к месту.
— Боже мой, сударь…
— Да говорите же, наконец! — рявкнул Кольбер.
— Ваш отец, сударь…
Кольбер сник, выронил листок, и тот, покачиваясь, медленно опустился на пол.
— Его нашли утром в спальне. Он умер.
— Умер… — с глупым видом повторил Кольбер.
Будто ослепленный яркой вспышкой света, он закрыл глаза руками, силясь прогнать мелькавшие перед его взором слова: «прокляты будут жестокосердные, и ждут их муки вечные…»
87
В открытом море, после отплытия из Нанта — понедельник 12 сентября, десять часов утра
За ночь ветер окреп, и на корабле пришлось убавить парусов. Однако, несмотря на это, судно шло довольно бойко, плавно рассекая форштевнем поднявшуюся волну.
Габриель выбрался на наружный трап, который вел к каютам пассажиров. Пытаясь освоиться в пока еще малопривычной обстановке, он задержался на полуюте, потом направился к кормовой надстройке и присел неподалеку от командного мостика, укрывшись от водяной пыли за ящиками для парусов.
Оттуда ему было видно, как за кормой вскипало и пенилось море, после того как судно, поднявшись на гребень волны, понемногу опускалось. Неоглядная водная пустыня зачаровывала юношу: ведь он видел море лишь раз в жизни и отважился опустить в воду только ноги…
— Вы умеете плавать, сударь? — спросил Габриеля капитан накануне за ужином, который подали в капитанскую каюту. — Нет? Что ж, тогда из вас может получиться настоящий морской волк — лично я не доверяю морякам, которые умеют плавать, уж очень плохо заботятся они о своем судне! — расхохотался он, довольный своей шуткой.
Габриель избегал расспросов о цели своего путешествия и причинах, побудивших его покинуть родину. Когда ему это не удавалось, он отвечал, что родители, мол, хотели отослать его на некоторое время подальше от дома. История про познавательное путешествие явно хромала: по лукаво-игривому виду капитана, человека в общем-то добродушного, можно было догадаться, что лично он усматривал причину отъезда Габриеля в «каком-нибудь неблаговидном поступке или дуэли». Впрочем, подобное прикрытие оказалось самым подходящим, самым правдоподобным и самым верным. А по прибытии в Новый Амстердам он уж найдет, куда податься…
Габриель стянул перчатки, сунул руку под камзол и достал запечатанное письмо, которое обещал вскрыть только в открытом море. Какое-то время он молча разглядывал конверт, прежде чем наконец решился распечатать, будто пытаясь таким образом еще больше отдалиться от невзгод, лиц и трагических событий этого безумного года, перевернувшего всю его жизнь.
Стоило Габриелю подумать о последних днях, проведенных на родине, как сердце его сжалось от тоски. Всю дорогу до Нанта он сокрушался оттого, что Луиза так и не пришла к Сен-Мартенским воротам, где он простоял битый час, ожидая, что вот-вот увидит ее знакомую фигуру в окошко своего экипажа…
«После того как я прочту и уничтожу письмо, у меня не останется ничего из прошлой жизни, ничего, что связывало бы меня с нею, да и сам я исчезну, как мой отец двадцать лет назад», — думал юноша, все еще колеблясь.
Резким движением он взломал сургучную печать и погрузился в чтение:
«Дорогой Габриель!
Когда ты прочтешь это письмо, то, наверное, будешь уже далеко от нашей Турени. Если Франсуа д'Орбэ передал тебе его, значит, искания наши не пропали даром, а еще это означает, что ты действительно согласился стать одним из нас и принять светоч, который я держал в своих руках. Какая ирония судьбы: когда родители выбрали тебе имя, отец твой рассказал об этом д'Орбэ, поскольку ни одна участь не казалась им более завидной, нежели участь вестника,
[52] несущего Слово Божье…
Быть может, завтра тебе будет уготовано завершить наш путь исканий или, в свою очередь, переложить ответственность на другого. До тех пор ты увидишь, как уходят твои собратья, а с другими ты расстанешься сам без всякой надежды обрести их вновь. Я молюсь, чтобы эти тяжкие испытания не породили в сердце твоем горечь, ибо это единственная опасность, которой нам нужно остерегаться. Пусть же сердцем твоим, Габриель, владеют помыслы только о нашем общем деле, и пусть твоя судьба целиком растворится в этой великой миссии, куда более трудной в сравнении с жизнью любого из нас. Лишь такое наследие я могу тебе передать. Оно мало и вместе с тем велико.
В деревянной шкатулке, которую передал тебе Франсуа, лежат расшифрованные и переведенные документы, те, что были похищены у Мазарини, а потом попали к тебе. Это пропуска, связи и адреса, необходимые для того, чтобы получить часть богатств, незаконно присвоенных Мазарини и его ближними. Сокровища эти отныне переходят под твою ответственность. Они станут вместе с тобою самыми верными хранителями нашей Тайны.
Итак, в твоих руках судьба Пятого Евангелия, то есть, как я уже говорил тебе однажды в Во, первозданного текста Священного писания, измененного или сокращенного Петром. Ты волен взглянуть на то, из-за чего сотрясались престолы, проливалась кровь, и что могло породить гораздо более страшные беды, если бы вышло из-под контроля своих хранителей.
Представляю, как ты сейчас читаешь эти строки и сгораешь от свойственного юности нетерпения завладеть Истиной. — Но неужели ты еще не догадался, какова ее сущность? Подумай только, Габриель: можно убивать королей, оспаривать их первородство, отнимать у них земли; можно строить козни, чтобы низложить папу или возвести его на престол. В политике все возможно. Кроме одного: того, что предшествует любому наследственному праву на престол и сохраняет это право, — той святости, что осеняет преходящую власть. Так откуда же возникла власть, которая делает правителей «наместниками Бога на земле»? Из полной свободы действий, предоставленной в этом смысле Священным писанием. «Ты — Петр («камень»), и на сем камне Я создам Церковь Мою», — сказал Иисус; или вот еще: «Любишь ли ты Меня?.. Паси овец Моих». Не кажется ли тебе странным, Габриель, что эти слова связаны одно с другим?
