Родственники были найдены, деньги вручены. Две тысячи золотых – это огромное богатство для недавних нищих.
Леонар наставлял огорошенных свалившимся богатством людей, как лучше использовать деньги. Те, судя по всему, ничего не соображали.
Оказалось, что из-за охвативших всю Францию религиозных неурядиц выехать на север было затруднительно. Пришлось ждать, а в это время Леонар распрощался с молодыми людьми и уехал в мечту своей юности – Тулузу.
Фернан тоже решил все-таки податься ближе к родине. Он сказал другу:
– Если надумаешь подать весточку, то ищи меня на самом севере Португалии или во Франции рядом с границей.
– Вряд ли это будет возможно, Фернан, – ответил Пьер. – Прощай, друг, и не вспоминай лихом. Да благословит тебя Дева Мария!
Пьер остался вместе с Фомкой. Тот носился по городу, едва понимая язык, и все требовал от Пьера денег для самостоятельного отъезда домой.
– Сейчас опасно пускаться в путь, Фомка. Надо переждать месяца два. Куда теперь спешить? Если вспомнить, где мы были, то можно считать, что уже почти дома.
– Ты зачем меня сюда сманил, Петька? Теперь сижу без гроша в кармане!
– А у тебя что – были в кармане гроши? Ты же прыгнул с пустыми карманами, а сейчас у тебя золотой в день. Это разве мало?
– Слушай, дай мне по-дружески сразу три-четыре сотни золотых, а?
– И что дальше? Что ты собираешься делать?
– Тебя беспокоить не стану. Но я сам хочу устроить свою жизнь.
Такие разговоры возникали все чаще, пока они жили в нанятом доме недалеко от капеллы Сен-Лазар. Порт был недалеко, и Пьер частенько ходил туда смотреть на прибывавшие корабли и вспоминать недалекое прошлое. Как недавно это было – и каким казалось далеким и нереальным.
А город ему очень понравился. Здесь было много древних развалин, красивые просторные церкви попадались на каждом шагу, и Пьер удивлялся их обилию и роскоши. Все они были построены из камня с резными и лепными украшениями. Особенно нравилось ему стоять и созерцать каменные кружева близкой капеллы Сен-Лазар. Он мог часами любоваться архитектурными произведениями, которые украшали храм.
Он даже несколько раз заходил внутрь и крестился на манер католиков, садился на скамью и подолгу думал о своем. Священник уже здоровался с ним, другие постоянные прихожане тоже кивали ему при встрече. А однажды Пьер, поборов смущение, вручил священнику пятьдесят золотых.
– Сударь, – сказал священник. – Вы не француз, но у вас добрая душа. Может, вы и не католик, но это не так уж и важно. Для Бога мы все равны. Пусть Господь будет к вам благосклонен. Да хранит вас Дева Мария, месье.
Началась осень, а Пьер так и не мог решиться уехать из Марселя.
Фомка часто пропадал на несколько дней, потом являлся пьяный, вечно помятый и алчущий денег. Петька остро ощущал, как далеко они расходятся друг с другом. Он чувствовал себя одиноким и покинутым. Вспоминал своих друзей, словно они были ангелами, боготворил капитана, да и других не менее.
Однажды он сел писать письмо Гардану, сетовал в нем, что одинок и тоскует, что сидит в Марселе, не решаясь ехать на родину, но когда дороги немного подправятся, обязательно поедет. Письмо было воплем отчаяния человека, потерявшего все и разочаровавшегося в лучших своих побуждениях.
Однажды Фомки не было целых три недели. Потом вдруг к Пьеру явился ободранный субъект неопределенного возраста и сообщил, что Фомка требует денег.
– Сколько же ему надо? – спросил Пьер.
– Тысячу золотых, сударь.
– И как ты докажешь, что именно ему отдашь эти деньги?
– Мое слово, сударь. Разве этого недостаточно?
– Нет, конечно, недостаточно. Ты мне не внушаешь доверия, и я прошу тебя покинуть этот дом. Пусть Фома сам придет ко мне.
– Я еще никогда не получал такого оскорбления, особенно от чужестранца, сударь! Я требую удовлетворения! Назначьте время, сударь!
Пьер, ни слова не говоря, схватил этого типа за ворот рваного камзола. Тот попытался было сопротивляться, но, почувствовав недюжинную силу, затих и позволил себя вышвырнуть за дверь, свалившись прямо мордой в грязь.
Этот случай сильно расстроил Пьера. Он стал подозревать, что Фомка попал в непутевую компанию. Парень не мог заснуть этой ночью, а утром решил, что отношения с Фомкой надо разорвать раз и навсегда. Дальше продолжаться так не могло.
Однако вскоре Фома сам явился и высокомерно стал выговаривать другу свое недовольство:
– Я по твоей вине оказался у разбитого корыта, а ты еще денег жалеешь для друга.
– Мне надоели твои выходки, Фомка. Говори, сколько тебе надо, но чтобы это было в последний раз.
– Теперь я слышу голос мужчины, Петька. Тогда сразу к делу. Дашь мне две тысячи золотых – и я больше не буду надоедать тебе. Договорились?
Пьер глянул с недоумением на своего друга, помолчал немного. Потом, не произнеся ни слова, отсчитал ему требуемую сумму и сказал:
– Ты, Фомка, плохо кончишь. Я ошибся в тебе и теперь жалею, что принудил тебя к поездке со мной. Однако прошлого не воротишь, потому забирай деньги и постарайся больше не напоминать о себе. Я скоро еду домой, а о себе ты сам позаботишься.
– Мерси, месье, – ответил Фомка с неприятной миной на губах. – Передай привет Новгороду и прощай! Ты хороший друг, но мне не подходишь.
Глава 34
Ивонна
Наступила осень, и Пьер всерьез стал задумываться об отъезде. Он уже собрался отправиться к устью Роны, когда неожиданно с Альп хлынул такой холодный ветер, что весь Марсель съежился от холода. В ноябре в воздухе уже порхали редкие снежинки, которые вихрями наносились в закоулки и лишь после полудня подтаивали.
Таких холодов даже старики не могли припомнить за всю свою долгую жизнь. А Пьер с удовольствием, вспоминая новгородские зимы, прохаживался по улицам и мечтал о том времени, когда вот так же он сможет пройтись по переулкам родного города.
В результате на Роне остановилось судоходство, замерли все перевозки грузов – никто не хотел надрываться, борясь с ветрами и противным течением. Дороги развезло так, что о дальней поездке нечего было и думать. Возчики втрое подняли цены, и мало кто отваживался пускаться в путь при таких холодах и ветре.
В порт перестали заходить корабли, рыбаки не могли ловить рыбу, и в городе сразу повысились цены на продукты. А люди пробирались по улицам, закутавшись в одеяла и платки, стуча по мостовым деревянными подошвами старых башмаков.
И неудивительно, что Пьер вдруг ощутил в себе какую-то тоску и опустошенность. Он не находил себе места, холод пробирал его до костей. Приходилось часто забегать в таверны, отогреваться за кружкой светлого вина, слушать разговоры завсегдатаев и ждать, когда погода улучшится.
