Тут капитан на миг замешкался. Коли схватить да поволочь, испугается, завизжит, поднимет шум, а из чужих хором скоро-то не выберешься. Знать, надо сразу условиться, либо попросту уста ей зажать, понести и уже на ходу сговорить, придумать что, дабы молвы не подняла.
Она же, увлеченная, шепчет страстно молитвы, и слышно — дорожные, да кладет земные поклоны. Ивашка подкрался сзади, сгреб, так что ойкнуть не успела, и ровно дитя малое, уткнул лицом себе в грудь и бегом назад. А сам шепчет:
— Варвара, не сердись и молчи! Это обычай такой, непременно след выкрасть невесту! Не поднимай шума, не то проснутся холопы или батюшка твой…
Варвара рвется из рук, и на ощупь отчего-то жилистой, костлявой оказалась, да столько прыти и верткости, что капитан едва только и держит. По лестнице снес, да впопыхах свернул не туда и очутился в передних палатах. Развернулся, бросился назад, а навстречу истопник с охапкой дров. Сшиб его с ног, поленья загрохотали по полу, Ивашка лишь на мгновение руки ослабил, и тут невеста голову вывернула да как заблажит:
— Ратуйте! Ратуйте!
Голос у нее вроде знакомый, однако от страху аж звенит.
— Не кричи, Варвара, — зашептал Ивашка. — Лучше послушай меня. Расскажу, куда тебя просватали и за кого…
И здесь узрел, что в руках его вовсе и не княжна, а старая княгиня с лицом, перекошенным от испуга, — только черные бородавки запомнились да щербатый рот…
Наваждение!
А еще истопник опамятовался и заорал:
— Воры! Разбойники!.. Ах ты, тать ночной! Ты куда госпожу понес?!
И с поленом на Ивашку. Тот ношу свою выпустил, но княгиня не побежала — руки раскинула и мечется перед ним.
— Держите! Грабят!..
Капитан от полена увернулся, поднырнул ей под мышку да бегом. В азарте мимо нужной двери проскочил, попал в некий совсем темный тупик — куда ни метнется, везде стены бревенчатые, а уже шум по дому, свет мелькает. Он было назад, но путь отрезала стража с лампою, и при ее свете блеснуло что-то. И видит Ивашка, чуть ли не в лицо ему летит старая, широкая алебарда. Едва увернувшись, он перехватил древко, сбил с ног стражника — и к окну. В два взмаха разнес переплет алебардой и прыгнул вниз — в спину осколки стекла еще сыпались.
Сугроб внизу оказался льдистым и жестким, как наждак, лизнул чело, да некогда ссадины считать — от конюшни бегут с ружьями. Он напрямки по снегу и к забору, и только заскочил на островерхий гребень, как выстрел громыхнул и тяжелая мушкетная пуля вышибла под ним доску.
Капитан прыгнул, а сзади уже кричат:
— Держи! За изгородь сиганул!
Покуда он бежал по убродному снегу к улице, глядь — наперерез стражник верховой летит, кнутом щелкает, за ним пешие с ружьями. На белом же поле, хоть и ночь, все хорошо видать, не спрячешься. Головин встал, осмотрелся, выбирая, в какую сторону отступать: на дорогу наезженную пробиваться по снегу — если не перехватят, то быстро нагонят; через пустырь в сторону речки — сквозь сугробы не пробиться, увязнешь с головою.
Всадник же тем часом заметил капитана и пустился к нему напрямую. Конь тяжело идет, скачками — снегу чуть ли не под брюхо, седок ругается, бьет его по бокам, сам в азарте, голос озорной. Должно, награда ждет, коль татя споймает!..
Ивашка треуголку на руку надел, чтоб ладонь не рассекло, и ждет. Верховой подскакал и с ходу думал ожечь разбойника, да навалиться сверху, но, видно, не хаживал на абордаж, а рукопашную знал лишь по играм на масленицу. Капитан кнут перехватил да на себя рванул — седока словно ветром сдуло. Конь же порскнул в сторону и встал, запаленный от скачки по снегу.
Пока стражник барахтался в сугробе, Головин вскочил в седло и погнал назад, к усадьбе Тюфякина, а там выехал к хозяйственным воротам, встал на наезженную дорогу и теперь уж не спеша поехал, рысью.
Вслед ему еще один выстрел ударил, но пуля на излете уж и копыт конских не достала…
4
Оторвавшись от погони, Головин спешился, разнуздал коня и только сейчас рассмотрел его — серый красавец в яблоках! Если рассудить, то лошадка-то трофейная, в бою, голыми руками взята, однако же хлопнул по крупу:
— Ступай домой!
И сам побрел на постоялый двор, теперь ужасаясь своему безрассудству. Должно быть, хмель от рома гешпанского так голову затуманил и такую волну в мыслях поднял, что опрокинулось на ней суденышко разума. Это как же он мог сердца не скрепить, слова своего не сдержать, страстей и чувств пьяных не усмирить, что на воровство покусился? Ругая так себя, он уже под утро пришел в особнячок на постоялом, думал прошмыгнуть тихо в свои покои, однако граф не спал, но, хитрый, так ни о чем расспрашивать не стал и, верно, лишь отметил, когда капитан заявился и в каком виде.
От досады Ивашка завалился на кровать и проспал до обеда, а когда встал, квасу попил и в зеркало заглянул, приходит к нему генерал-фельдцейхмейстер и будто между прочим говорит, мол, ночью нападение было на усадьбу Тюфякиных, Варвару пытались выкрасть, да только вор перепутал и чуть старую княгиню не уволок — едва отбили, А самого не поймали, ловкий оказался, разбойник, от стражи бежал, и когда лихой молодой князь Тюфякин, известный в Москве волчатник, с одним кнутом ходивший на зверя, вскочил в седло и догнать пытался, сшиб его с коня и ускакал. Лишь тулупчик оставил возле изгороди.
Граф говорит, а сам смотрит пытливо, дескать, ну, сам скажешь, где ночью блудил, или вывести тебя на чистую воду? Капитан промолчал, и тогда Брюс заявил:
— Василий Романович опасается, в другую ночь умыкнут невесту. Слишком уж красен товар. А посему просит нас заехать в его хоромы и самим караул нести.
Ивашка набрался храбрости и вид сделал безразличный:
— Коль надо — будем нести.
Сам же не в силах был унять мысль скачущую: ведь если на глаза княгине показаться, узнать может! По одежде-то вряд ли — все камзолы одинакового кроя, а цвета сукна она, старая, в сумраке не разглядела, впрочем как и бритого лица, кое мельком уже видела на смотринах, но вот по голосу!..
— Добро, тогда в сей же час и поедем, — решил граф. — Санки заложены.
Вышли они на улицу, стали садиться в крытый возок, он и спрашивает то, о чем бы ранее никогда не спросил:
— Где же твой тулупчик, Иван Арсентьевич? — Генерал-фельдцейхмейстер по достоинству своему ехал в медвежьей полости. — Мороз ныне, околеешь,
— На конюшне вчера забыл, — будто бы спохватился капитан.
Пошел на конюшню, там выбрал похожий ямщицкий тулуп, заплатил конюху аж два рубля серебром, когда тому тулупу красная цена — полтина, возвращается как ни в чем не бывало, садится в санки — и поехали. Брюс глядит на него уже с неким недоумением, словно сказать хочет, де-мол, ну ловок ты, вывернулся и тут. Однако напрямую ничего не говорит, а будто заботится о нем по-отечески.
