— Для чего сей мужик одно и то же тараторит? Видно, ей хотелось разговор завести.
— Чтоб гребцы с такту не сбивались, — нехотя объяснил Ивашка.
Она взглянула с насмешливым любопытством:
— А чего кукух с кукушкою делал?
— Греб…
— Нет, Иван Арсентьевич, вовсе и не греб. Послушай-ка, что он говорит, мужик-от?
Он прислушался и в самом деле уловил хитрость: в сей скороговорке Мартемьян для быстроты куковать начинал, а в последнем слове опускал два первых звука и получалось весьма непристойно.
— Ты и уши развесила! — застрожился Иван на Пелагею. — Ступай в трум! Не след оставлять княжну в одиночестве.
Служанка хоть и послушалась, однако многозначительно улыбнулась напоследок и прошептала:
— Какой охальник сей кукух!
А Головин Мартемьяна рукой к себе подманил и спрашивает:
— Ты почто срамную приговорку завел? Тот стоит, вроде бы виноватый, но глаза хитрющие и в бороде насмешку прячет.
— Свычно нам, еще деды наши эдак приговаривали…
— Девица у нас на коче, княжеского роду. Сквернословить более не смей! Иную присказку знаешь?
— Бесчисленное множество!
— Выбери самую пристойную.
Мартемьян сел за гребь, ловко вписал ее в строку других весел и стал приговаривать:
— Отруби лихую — руку!
Капитан прислушался, ужаснулся и сказал с оглядкой:
— Ты что там завел, олух? Я сказал, пристойную!
— А у нас все приговорки такие! Надобно, чтоб не пристойно, а стройно было и весело. Иначе гребцы сбиваются, весла ломают и устают скоро.
— Иную приговаривай! Артельный шапку на глаза и завел:
— Ну попала езда на — пяло!
Головин уж вроде бы успокоился, однако услышал из кормового трума смех Пелагеи и велел грести на счет.
— Твоя воля, боярин! — согласился Мартемьян и принялся считать: — Раз-два-три — дай!
Ровные ряды весел в тот же час пошли вразнобой, начали путаться, и коч сразу потерял ход.
— Непривычные они на счет, — виновато объяснил загребной. — Дозволь уж, боярин, как умеем…
Ивашка лишь рукой махнул. Стыдить и совестить да на путь наставлять их было бесполезно, а то и опасно. Сволочи могли затаить обиду на хозяина и, к примеру, так протащить судно по волоку, что, когда спустишь на воду, потечет, как решето. Или тайно сговорятся с другими и на середине пути бросят греблю либо судно на волоке и сбегут. А другие придут и цену назовут в трижды супротив прежней, а потом сойдутся и поделят пополам. Не согласишься сразу, тогда стой хоть до зимы, а плата все растет и растет. И взять с них нечем, ни кола ни двора…
Пока веслами реку хлебали до устья Вычегды, Головин такого наслушался, что морские прибаутки показались вполне целомудренными, — одно слово, сволочи. Зато когда о цене стали торговаться, они уступили и согласились по три с полтиной на брата за греблю, да по два за долгий печорский волок, тогда как местные сволочи берут там по четыре, а если осенью, перед ледоставом, так и шесть потребуют. И еще по полтора за уральский: далее южанские никогда не ходили, ибо по ту сторону гор свои были и гребцы, и сволочи.
Каменный пояс разделял не только части света, но даже сволочей…
У Головина своих денег не было, все это предприятие Брюс оплачивал, однако условие поставил — зря не растрачивать, мол, не уложишься в сумму пятисот рублев, оснащение каравеллы пострадает — той самой, которую он должен был заложить на верфи по возвращении в Петербург.
Когда Ивашка постигал навигацию в Амстердаме, видел там корабль, где все каюты были облицованы красным деревом — секвойей, а столы, стулья, рундуки и даже часы сделаны из черного. Все в строгом стиле, без всяких узоров и позолоты, но красота неописуемая, особенно если свечи зажечь, камин растопить и сесть рядышком с Варварой…
Уговаривая Головина невесту свести на Индигирку и календарь оттуда доставить, граф был на все согласен, в том числе и на любое дерево для каравеллы, однако же когда уговорил, скупиться начал, об экономии завел речь, на бедность пожаловался, дескать, прибытка неоткуда ждать, раз нет благодетеля Петра Алексеевича. Поэтому капитан берег деньги Брюса пуще своих, кабы таковые имелись.
Из устья Вычегды сплошным валом шел лед, поэтому встали на якорь близ Котласа. И тут Ивашка решился на то, о чем подумывал с начала плавания, — не тащиться волоками, а пойти Двиной до устья, а далее морем вдоль берегов и до самой Индигирки, путем, который они с Василием Прончищевым наметили. Зашел к Тренке и говорит:
— Коль на Вычегде ледоход, надобно другой путь искать.
— Нет у нас другого пути, — отвечает тот преспокойно. — Покуда реками пойдем.
— Да ведь морем короче будет и быстрей!
— Быстрее и короче будет, коль на Енисее нас князь Оскол встретит и далее нартами пойдем.
Ивашка настаивать не стал, поджидая иного случая, когда уж югагиру будет не отговориться от морского хода.
Покуда с Тренкой беседу вел, жители Котласа вышли на берег, завидя коч: их лодки и малые суда еще лежали перевернутыми либо стояли на зимних станках, и хозяева только еще начинали конопатить и смолу варить.
— Вы ктой-то будтё?! — закричали с удивлением. — Торговые али государевы?
— Торговые, — не зная местных нравов и обычаев, ответил Ивашка, запретив разговаривать всем иным.
В тот же час котласские несколько лодок спихнули на воду и погребли к судну:
— Водки давай и табаку! Табаку и водки!
Тут Головин и понял, что маху дал: сего товару на коче было достаточно, однако предназначался он совсем для другого дела и расточать его по пути не следовало ни в коем случае.
— Водкой и табаком не торгуем! — запоздало предупредил он, когда приученные к зелью и изголодавшие мужики уже хватались за борта и якорный канат.
Котласские жители зазвенели кошелями:
— Водки давай! Табаку давай! — и полезли было на коч.
— Отталкивай их! — приказал гребцам капитан. — Не подпускай к бортам!
Сволочи здешний народ знали и, должно быть, ему сочувствовали, а посему вроде и отпихивали веслами лодки, но вяло и с неохотой. Тем часом иные ловкачи уже на палубу заскочили — и к бочкам с солониной, что привязаны были под мачтой. Тогда в ружье была поднята вся команда. Офицеры и нижние чины в минуту палубу очистили, кого ссадили, кого прямо в воду сбросили, но котласские словно с ума сошли, даже ледяная вода не отрезвила.
Тут уж команда выстроились по бортам и дала залп над головами наседавших.
— Ах, вы эдак? — закричали с лодок, однако дружно отчалили. — Тогда мы ночью придем и сами возьмем!
И еще долго кричали и грозили, показывая ножики и топоры.
