— Как Гусельников себя чувствует?
— Нормально.
Я не стала язвить по поводу осведомленности Ковалева,
памятуя отношение к нему коллег. От своих, как известно, нет секретов, могли
шепнуть и о результатах вскрытия, и о прочем.
— Если бы его отравили, в организме наверняка
обнаружили бы яд, — сказал он задумчиво.
— Необязательно. Яд мог быть длительного действия,
состояние вице-губернатора ухудшалось постепенно, а он к врачу не обращался. За
неделю следы яда… Не дает покоя иголка в сердце? — спросила я с улыбкой,
перебив саму себя.
— Не дает, — нахмурился Ковалев. — Глупость,
разумеется. Но как-то так.., свербит.
— Вот-вот. У меня тоже свербит. Я говорила, с этой
чертовщиной не все так просто. Кстати, вчера смогла убедиться, что вызвала
интерес у людей Меченого.
— О, черт! — досадливо выругался Алексей
Дмитриевич. — Они что, были здесь?
— Я отправилась прогуляться, а они меня сопровождали.
— Откуда уверенность, что это его ребята?
— Один мой приятель узнал среди них двоих: Шалого и
Гризли. Слышал о таких?
— Имел удовольствие. Гризли психопат, посадить его все
никак не удается. Одна надежда, что его свои пристрелят. А что за
приятель? — Голос Ковалева звучал ровно — почему, в самом деле, и не быть
у меня приятелю, — но взгляд был весьма красноречив.
— Забавный такой парнишка.., случайно
познакомились, — не стала я вдаваться в детали.
— И он узнал Гризли и Шалого? А чем занимается забавный
парнишка?
— В карты проигрывает.
— Понятно. И ты с ним вчера прогуливалась?
— Но тебя-то не было, — улыбнулась я еще шире,
очень надеясь, что за эту улыбку он простит мне что угодно.
— Знаешь что, переезжай ко мне.
— Без росписи? Мама бы это не одобрила.
— Я серьезно, — не обращая внимания на мою шутку,
сказал он. — На гостинице сэкономишь, а главное, я буду чувствовать себя
намного спокойнее.
— Разве я под присмотром?
— Ага. Если уж в деле появился Гризли, с тебя нельзя
спускать глаз.
— Лучше, если твое начальство не будет в курсе, что
наши отношения зашли так далеко. Тебе и без того не миновать хорошей
головомойки.
Ему мой ответ не понравился, но возражать он не стал.
— То, что они появились, неудивительно, раз уж мы сами
сунулись к Талызину.
— Я думаю, мое сходство со Светкой навело их на
определенные мысли, и они пытаются поймать кого-то на живца. Вот только кого?
— Надеюсь, все же не психа, который вспарывает людям
животы. Светлану они проворонили и… — Тут он нахмурился и взглянул сурово, точно
это не они, а я Светку проворонила.
— Не каркай, — попросила я вежливо. — К тому
же у меня есть ты. Есть?
— Есть. Предлагаю еще раз: переезжай ко мне. Мы явно
недооцениваем реальную опасность.
— Не запугивай меня, я и так боюсь. Что там с убийством
Агнессы?
— У следствия нет оснований предполагать, что убийство
Светланы и убийство Агнессы совершил один и тот же человек. Хотя способ такой
же изуверский, — не удержался он. — По поводу графика, на который ты
обратила внимание. Оказывается, она работала сестрой милосердия, есть у нас
сестринство при епархии. Так вот, сестры безвозмездно работают там, где всегда
проблемы с медицинским персоналом: в домах инвалидов и престарелых, в
психиатрических больницах. Она как раз работала в приюте для душевнобольных.
— Надо бы заглянуть туда, — кивнула я.
— Я звонил, договорился с главврачом. — Ковалев
перевел взгляд на часы. — Она ждет нас через сорок минут.
— Ты больше не считаешь, что мы тратим время на
ерунду? — не удержалась я.
— Если честно, я не знаю, что и думать.
* * *
До приюта мы добирались довольно долго. По дороге Ковалев
объяснил, что открыт он был шесть лет назад, это не психушка в обычном
понимании, скорее санаторий для душевнобольных. Если за них есть кому платить,
они могут здесь жить годами. Приют существует за счет пожертвований, то есть
всецело зависит от спонсоров. Правда, в них, похоже, недостатка нет.
Здание приюта было очень старым. Когда-то это был дом купца
Мытищева, потом он отдал его под странноприимный дом. На территории кладбища,
рядом с которым жил купец, стояла церковь XVI века с чудотворной иконой. Чтобы
увидеть ее, в праздники сюда собиралось огромное количество народа, так что дар
купца был весьма кстати. После революции церковь взорвали и на ее месте
воздвигли памятник революционерам, погибшим в царских тюрьмах, а в доме
попеременно были то конторы, то фабрика игрушек и, наконец, мастерская по
изготовлению памятников. Кладбище, которое оказалось в черте города, вызывало
постоянные споры. Никто не знал, что с ним делать. Предлагали превратить его в
парк, но идея была настолько бредовая даже в те годы, что не прижилась. Потом
предлагали восстановить церковь, но с этим тоже не спешили. Пока велись споры,
кладбище продолжало существовать само по себе. На нем до сих пор иногда
хоронят, конечно, тех, чьи родственники упокоились здесь ранее, и если
позволяет место. Судьба странноприимного дома сложилась удачнее. Еще несколько
лет назад это были развалины с обитаемым правым крылом, теперь я старое здание
узнала с трудом: трехэтажное, с двумя восстановленными башнями из красного
кирпича, на окнах стеклопакеты, дубовые двери. Ковалев прав, в спонсорах
недостатка явно нет.
— Впечатляет; — кивнула я, въезжая на стоянку
рядом с домом.
Вековые липы нависали над кирпичной оградой. Тишина здесь
просто завораживала, хотя оживленная дорога проходила всего в двух десятках
метров отсюда.
— Вот что, — сказала я Ковалеву. — Жди меня в
машине. Одно дело я лезу и мешаю следствию, другое дело ты.
— Но… — начал он, но я уже шагала к дубовой
двери. — Обойди с той стороны, — крикнул он мне вдогонку. — Там
служебный вход. Назовешь свою фамилию.
Служебный вход выглядел скромнее, рядом с дверью звонок. Я
позвонила и стала ждать. Минуты через три дверь приоткрылась, и я увидела не
дюжего санитара, а худенькую старушку в белом переднике и косынке.
— Здравствуйте, — сказала она приветливо.
— Мы договаривались с главврачом, моя фамилия
Алексеева.
