Во дворе на скамейке сидели две старушки, и стоило нам
спросить про Антоныча, как на нас обрушился словесный поток. Суть высказываний
сводилась к следующему: Антоныч нигде не работает, живет подаяниями, стоит
возле Никольской церкви, а в свободное от этой деятельности время ворует,
причем тащит все подряд. Куда только на него ни жаловались, все без толку.
Квартиру он по сию пору не пропил потому только, что она записана на жену. Та
за нее исправно платит, и выселить его нет никакой возможности, хотя у него не
квартира, а форменный бомжатник. Даже дверь не запирается.
Посочувствовав старушкам, мы пошли к квартире. Оказывается,
Антоныча с утра никто не видел, так что он, скорее всего, отсыпается. Старушкам
мы представились корреспондентами газеты, и они нас заверили, что лишь на нас у
них вся надежда, вот пропечатают в газете про их нужды, и обратит начальство
внимание на бедственное положение граждан. Они проводили нас до квартиры и
замерли на лестничной клетке. Дверь, старая, облезлая и с дырой в том месте,
где должен находиться замок, была чуть приоткрыта. Мы вошли и дружно
присвистнули. Квартира была однокомнатная, принять ее за жилую мог только
закоренелый оптимист. Пол усыпан разнообразным мусором, зато мебель начисто
отсутствовала. На полу матрас до того грязный, что от одного взгляда на него
чес шел по всему телу. На нем в настоящее время лежал мужик в бабьей куртке и
спал, сладко похрапывая. Рядом пристроился еще один тип, но этот не лежал, а
полусидел, привалясь к стене, и видимых признаков жизни не подавал. Лицо
наверняка синюшное, хотя из-за слоя грязи определить его истинный цвет я
все-таки затруднялась.
Ковалев наклонился над ним, а я спросила с беспокойством:
— Что?
— Вроде копыта отбросил, — ответил он без намека
на уважение к чьей-то жизни. — Позови бабок для опознания.
Старушки в квартиру заходить отказались, но, заглянув в
открытую дверь, ответили, что на матрасе спит Антоныч, а синюшного они видят
впервые. Какой-то приблудный, хотя чему удивляться, здесь кого только не
бывает.
На полу стояла бутылка с остатками какой-то жидкости.
Ковалев ее понюхал и едва не лишился чувств. Я была уверена, что разбудить
Антоныча нам не удастся, но Алексей Дмитриевич справился с этим за пару минут:
приподнял страдальца, тряхнул и легонько задвинул ему по физиономии, после чего
тот чудесным образом ожил.
— Очухался? — сурово спросил Ковалев. Дядька
взглянул с изумлением, должно быть, пытаясь понять, кто мы и откуда. —
Дружка ты укокошил? — продолжил Ковалев. Антоныч слабо охнул и вытаращил
глаза. — За что дружка укокошил, спрашиваю? — рявкнул Ковалев, а
Антоныч, кажется, позеленел, хотя из-за грязи на физиономии тут тоже наверняка
не скажешь.
— Я.., это — никого я… — испуганно начал заикаться он.
Минут десять было совершенно неинтересно: Ковалев рычал,
Антоныч слабо отбрыкивался, мол, ничего никогда и в мыслях не было…
— Ладно, расскажешь мне про кладбище, и я, так и быть,
поверю, что он к тебе уже мертвым пришел, — продолжил Ковалев.
Антоныч с готовностью кивнул и тут же спросил:
— А чего рассказывать?
— Все.
Мужик впал в задумчивость.
— Так я ничего не знаю.
— Тогда тебе не повезло, сядешь за убийство на восемь
лет. А может, и на десять. Все, дядя, конец вольной жизни. Поехали.
— Про кладбище Санек рассказывал, — торопливо
сказал Антоныч. — А я мужиков предупредил, чтоб поаккуратнее, раз такое
дело…
— Какое дело?
— Вы что, не знаете?
— Что я знаю, дело не твое. Мне тебя интересно
послушать.
— Санек сказал, на кладбище эти обосновались.., ну,
бритые.
— Скинхеды, что ли? — нахмурилась я.
— А черт их знает. Какие-то психи. Могилы роют.
— Какие могилы роют? Что ты болтаешь?
— Мне что Санек сказал, то и я…
— Где Санек, как его найти?
— Так пропал он. Давно. Говорят, и его того.., отморозки
эти.
— Или ты мне все по порядку расскажешь, или…
— Понял, — кивнул Антоныч, протянул руку, извлек
из-за своей спины банку с водой и жадно выпил. — Санек, знакомый мой, жил
на кладбище. Там в старых склепах очень даже удобно. А потом он вдруг и говорит:
соседи у меня беспокойные появились… — Мужик сделал паузу и прикрыл глаза. То
ли медитировал, то ли просто уснул.
— Чего замолчал? Что за соседи? — рявкнул Ковалев.
— Ну, эти.., бритые, — очнулся Антоныч. —
Санек сам видел, как они могилу раскапывали. Там же иногда хоронят. Вот они
свежака и откопали.
— Зачем? — не выдержала я.
— Откуда я знаю? Может, ограбить хотели. В гроб-то
кладут в хорошем…
— О господи! — простонал Ковалев, с болью душевной
глядя на Антоныча. Тот опасливо отодвинулся.
— Мне что сказали… Там еще один мужик жил, так он
подошел к этим и говорит: мол, дайте на пропитание. Думал, раскошелятся. Как
же… Дали десять рублей, и в тот же день он исчез. А потом мужики нашли его
внизу, возле речки. Вроде как утонул. Вот Саня и забеспокоился. А потом и сам
сгинул. Тогда мы и решили, что на кладбище опасно. Я кого надо предупредил.
— Какую могилу они раскапывали, он не говорил? —
вмешалась я.
— Возле ограды. Там, где черный крест, в самом дальнем
углу.
— Давно это было?
— Саня осенью пропал. Но этих.., бритых.., мужики еще
видели. Приезжали, и каждый раз ночью.
— На чем приезжали?
— На машинах, конечно. Машины возле гаражей ставили и
через пролом в стене шли на кладбище.
— Много их было?
— Много. Штук десять. Отморозки, им человека убить —
раз плюнуть, потому на кладбище теперь никто и не живет. Опасно.
В этот момент внезапно ожил приятель Антоныча, которого мы
преждевременно записали в покойники. Слабо шевельнулся и даже попытался что-то
произнести.
— Живой! — захлебываясь от восторга, взвизгнул
Антоныч и кинулся к другу, а мы поторопились покинуть его квартиру.
— Вот видишь, а ты идти не хотел, — сказала я
Алексею Дмитриевичу, когда мы возвращались к машине.
— Что вижу? — усмехнулся он.
— Не зря мы заинтересовались кладбищем.
