Однако примерно неделю новое знакомство никак на мою жизнь не
влияло. Иногда мы сталкивались в коридорах университета, здоровались, Светка
мне торопилась что-то сказать, но я всегда спешила и практически не бывала
одна, так что не очень-то она преуспела. Правда, кое-что я смогла узнать о ней
за это время: живет в общежитии, приехала из районного городка, из рабочей
семьи, но зачем-то врала, что из Екатеринбурга, где отец большой начальник.
Явную нестыковку с официальными документами объясняла тем, что родители в
разводе. Вранье быстро раскусили, и теперь над ней посмеивались. О загранице
она знала из цветных буклетов, что бесплатно раздают в турфирмах, а все ее
тряпки куплены на местной барахолке, да и этих тряпок было совсем немного. С
какой стати я начала ее жалеть, не знаю. Вранье я не жаловала, и то, что она стесняется
своей семьи, казалось мне глупым и неприятным, но, когда через неделю я
обнаружила ее возле своего дома с томиком Рильке под мышкой, в цветастой юбке,
мокасинах, блузке с рюшами и соломенной шляпке, которой место на помойке, я
подумала: а ведь и Светкина шляпка, и дурацкие рюши, и ее взгляд с поволокой, и
все это глупое притворство — истошный крик: «Посмотрите, я не такая, как все!»
И прижатый к боку Рильке — чистое лицемерие, потому что томик был на немецком,
а Светка не знала толком даже английского, который учила в университете. Все,
все в ней было насквозь фальшивым, но это не вызвало отвращения, только
жалость. И я сказала ей:
— Заходи.
Потом ее появления стали частыми, затем ежедневными, пока я
с изумлением не обнаружила, что она уже некоторое время живет у меня. Она
окружила меня обожанием, которое тяготило. Она была непереносимо банальна и
претенциозна, а я не могла по-настоящему разозлиться, потому что свято верила:
«Мы в ответе за тех, кого приручили», и эта формула — руководство к действию на
все времена. Я пыталась растолковывать Светке вещи, понять которые она была не
в силах, потому что не имела привычки думать. Но мои труды не прошли даром —
она сдала сессию вполне сносно. Потом вдруг подстриглась, как я. Я не
возражала, тем более что стрижка ей шла. Она носила мои тряпки — я никогда не
жадничала. Она флиртовала с моими парнями — меня это не волновало. Даже, застав
ее с телефонной трубкой в руках, когда она старательно имитировала мой голос в
беседе с одной из знакомых, я не увидела в этом ничего особенного, списав на
забавную шутку.
Впервые я рассердилась по-настоящему, застав ее роющейся в
моих письмах. Меня неприятно поразило выражение ее лица: жадное, какое-то
ненасытное. Лицо упыря.
— Эй, — позвала я, — тебе никто не говорил,
что приличные люди не читают чужих писем?
— Ланочка, — запричитала она, — ты уже
пришла? А я картошечки сварила. Будешь обедать?
— Ты не ответила на вопрос, — напомнила я.
— Что?
— Еще раз сунешь свой нос куда не просят, по носу и
получишь.
На лице ее отразился испуг пополам со страданием. Весь вечер
она усердно изображала поруганную невинность, однако, против обыкновения, это
не вызвало у меня приступов угрызений совести.
К тому времени я уже окончила университет и работала в одной
из губернских газет, а также на телевидении. Поскольку то, что было между мной
и Светкой, вряд ли можно назвать дружбой, то будет правильнее сказать так:
после истории с письмами появилась первая трещина в наших отношениях. А вскоре
произошла и первая ссора, затем они следовали одна за другой. Я ожидала, что
Светка переберется в общежитие, но она замолкала, удалялась в комнату, которую
считала своей, а через час появлялась, чтобы как ни в чем не бывало снова
демонстрировать свою бесконечную любовь ко мне.
В конце концов это стало нелепым, и я прямо указала ей на
дверь. Последовала жуткая истерика, а вслед за этим неудачная — или, правильнее
сказать, показушная? — попытка самоубийства. Светка перерезала вену на
руке, потом минут пятнадцать бегала от меня по квартире, не давая взглянуть на
рану и сделать перевязку, а когда я, громко хлопнув дверью в досаде, удалилась
на улицу, она сама вызвала «Скорую».
Разумеется, история получила огласку. Нас записали в
лесбиянки. А к чему еще можно отнести такое идиотское поведение? Вместо того
чтобы вычеркнуть Светку из своей жизни, я возила ее в больницу на перевязки и
позволила еще полгода продолжаться этой глупости.
По большому счету, мне следовало сказать Светке спасибо,
потому что именно она заставила меня взглянуть на свою жизнь критически, что
называется, под другим углом зрения. Она являлась пародией на меня, иногда злой
пародией, часто смешной, и в какой-то момент я увидела себя: претенциозную,
взбалмошную, с резкими безапелляционными суждениями, мало что смыслящую в
жизни, но много и со вкусом о ней говорящую. Я с таким жаром рассуждала о том,
как надо жить, а жила как все. Может, комфортнее, может, было во мне чуть
больше самодовольства, чем в других, но все-таки — как все. В один прекрасный
момент я все это увидела, ужаснулась и, как водится, впала в затяжную
депрессию.
Я продолжала ходить на работу, но без удовольствия, я даже
писала стихи, но скорее по привычке — в них все больше звучала
разочарованность, затянувшаяся подростковая грусть о несбыточном, а жизнь вдруг
начисто лишилась смысла. Чтобы его найти, я то лезла в горы с
приятелями-альпинистами, то отправлялась в Индию — медитировать и искать
озарения, благо деньги папы поездки в дальние страны позволяли. Смысл маячил на
горизонте, но в руки не давался.
Положительным во всем этом было то, что Светка, как ни
хотела, угнаться за мной не могла, хотя и пыталась. Надеялась присутствовать в
моей жизни постоянно и зримо, но все чаще оставалась за бортом. Она писала мне
письма, то жалкие, то гневные, а я с удовлетворением сознавала, что дистанция
между нами увеличивается.
Примерно тогда произошла встреча с человеком, которая резко
изменила мою жизнь. Не знаю, прибавилось ли в ней смысла, но, возможно,
навязчивая раньше мысль о нем просто перестала меня волновать. Я много
разъезжала по стране, а возвращаясь домой, писала очерки — не для денег, просто
мне это нравилось, и все чаще забывала позвонить Светке, чтобы сообщить о своем
очередном приезде или отъезде, убежденная, что и она интересуется мною скорее по
привычке. Оттого ее внезапное появление в месте, где я в то время пребывала, за
тысячу километров от родного города, вызвало у меня легкий шок. Шок относился к
тому факту, что она смогла меня найти, так как свое местопребывание я не
афишировала.
Поначалу я решила, что это случайность, которые иногда
бывают в жизни, но Светка убила надежду в зародыше, сообщив, что приехала ко
мне. Закатила очередную истерику, точно жена непутевому мужу, а я в ответ на
это посоветовала ей катиться ко всем чертям. Она рыдала под дверью битых три
часа, но в тот раз я проявила завидную твердость — открыла дверь только для
того, чтобы вручить ей деньги на обратный билет. Она грозилась броситься под
поезд, но домой отправилась.
