* * *
Звонки и объяснения заняли гораздо больше времени, чем я
думала. В половине восьмого утра здание приюта было под наблюдением, а я, в
сопровождении троих мужчин в штатском, звонила в дверь служебного входа.
Открыла все та же старушка и посмотрела на меня с удивлением. Пока ей
объясняли, в чем дело, я прошла в приемную и замерла перед картиной. Я смотрела
на нее долго, и из хаоса разноцветных колец, которые точно затягивало в
воронку, проступил контур, едва намеченный белой краской. Стрекоза.
— Чья это картина? — резко спросила я,
повернувшись к женщине.
— Игоря Сергеевича.
— Он сейчас в приюте?
— Конечно. Пошел на процедуры.
— Быстро туда!
— Да что происходит? — возмутилась старушка, но ее
уже никто не слушал.
— Где процедурный кабинет? — на ходу спросил
кто-то из мужчин.
— На первом этаже, дальше по коридору.
Они меня все-таки опередили. Когда я влетела в кабинет,
ошарашенная медсестра торопливо объясняла:
— Не знаю, что на него нашло. Подошел к окну, а потом
бросился бежать как угорелый.
— Надо проверить все помещения! Уйти он не мог, дом
оцеплен…
— Он в церкви, — перебила я.
Плита была сдвинута в сторону. Он так торопился, что не
поставил ее на место. Черный провал заставил меня поежиться.
— Вы уверены… — начал один из мужчин, но я уже сделала
шаг.
Удивительно, но подземный ход хорошо сохранился — здесь
можно было идти в полный рост. Только я не шла, а бежала. И первой оказалась в
склепе. Привалившись к стене, у моих ног сидел человек. Руки за спиной скованы
наручниками, он был без сознания. Вряд ли бы я его узнала, встреться мы
где-нибудь на улице. Невероятно худой, редкие волосы какого-то мышиного цвета,
сквозь них виднелась розовая, как у младенца, кожа. Очень бледный, точно он
никогда не видел солнца. Сидящий вдруг поднял голову, взглянул на меня,
бесцветные губы раздвинулись в улыбке. И он прохрипел:
— Горячо.
Я сделала еще шаг и торопливо огляделась. Глупость, конечно,
но я надеялась увидеть Ковалева. Он исчез.
* * *
Я отвезла ключи Валентине Ивановне и сообщила, что убийца ее
дочери арестован. По-моему, она мне не поверила. От нее я поехала на кладбище,
где похоронили Светку. Это всего в километре от дома, где жила ее мать.
Памятника на Светкину могилу еще не поставили, и я едва не пропустила табличку
с ее именем. Присела на корточки и коснулась рукой цветов из бумаги, которые
успели выгореть на солнце. Я думала о Светке и не знала, что ей сказать. Долго
сидела, глядя на небо, невероятно голубое в этот солнечный день. Время шло, а я
все не могла подняться и уйти. И вдруг слова пришли сами.
— Прости меня, — сказала я тихо. — Эй, ты
слышишь? Пожалуйста, прости меня.
Теперь я поняла: слова, которые она лихорадочно писала на
стене, относились не к убийце, а ко мне. «Я знаю, кто ты», — написала
Светка. Она знала и погибла вместо меня.
— Прости мне мою нелюбовь и мой обман.
Я поднялась, отряхнула джинсы и хотела идти к машине. Но тут
ударил колокол в церкви, что стояла на кладбище. И меня неудержимо потянуло
туда. Церковь оказалась большой, недавно отреставрированной. Я встала недалеко
от двери, чувствуя удивительное спокойствие. Просто стояла и слушала пение
женщин, пока вдруг одна из них не повернулась. «Девушка пела в церковном хоре».
Белый платочек, светлые волосы и.., мое лицо. Наверное, это игра света или моя
собственная фантазия. Неважно. Круг замкнулся. С чего началось, тем и
закончилось. В тот миг я верила: Светка меня слышит, это знак, который она
подает мне. Знак прощения. Я подняла взгляд к куполу, откуда, раскинув руки, на
меня смотрел Христос, улыбнулась и прошептала:
— Спасибо.
* * *
Через два дня я вернулась в Петербург и попыталась жить так,
будто ничего особенного не произошло. Если честно, получалось плохо. Я все чаще
задумывалась над словами Ковалева, и они не давали мне покоя. «Чем киллер на
службе Отечеству лучше обычного убийцы?» — спросил он меня. Я гнала свои мысли
прочь, я их боялась. Но они возвращались вновь и вновь.
А потом я получила заказное письмо. Обратный адрес разобрала
с трудом, но он ничего не объяснял. Разорвала конверт и увидела авиабилет и
записку: «Найти меня будет нетрудно». Подпись отсутствовала, но мне она и не
была нужна. Я повертела билет в руках, потом убрала его в сумку. Что ж, у меня
есть три дня, чтобы подумать… Три дня, чтобы проститься с любимым городом.
