Глава III
Мы миновали Пютджет-саунд и вышли в то великое море, которое простирается к северу до Полярных Равнин. Ветер был туманный и влажный, насыщенный холодными лобзаниями ледяных гор. Под небом, мрачно окрашенным в багровый цвет, морщилась ледяная вода. Призрачные острова теснили друг друга, чтобы рассмотреть нас, когда мы проплывали мимо. Еще более призрачный материк, прикованный мрачной тоской к морской пене, томился вдали, в твердынях неприступной скорби.
Вокруг было разлито смертельное страдание, подавляющая пустынность, непобедимая тоска. Мне казалось, что я впервые почувствовал духа Пустыни ― ветер, его бесконечное приволье, его святилище.
Пробираясь по неверным морским тропинкам, мы всходили на блестящую безделушку на груди ночи. Наше безумное веселье не угасало ни на минуту. Мы были ревом разгула и снопом света. Возбуждение доходило до горячки. Пользуясь им, женщины с накрашенными щеками пожинали обильную жатву. Я удивляюсь теперь, как мы не натолкнулись на серьезное злоключение при одурелой небрежности наших кормчих.
― Не напоминает ли это тебе пикник воскресной школы? ― заметил как-то Блудный Сын. ― Способ, которым девицы пытаются облегчить карманы этих слабоумных, граничит с жестокостью. Я устал, стараясь образумить их: «Подите и придите в себя!» Они отвечают: «Мы прекрасно себя чувствуем. Теперь не важно, если мы продуемся немного. Нас ждет там много легких денег».
Затем они начинают говорить о том, что сделают, когда добудут золото.
― Один лупоглазый хочет купить себе замок в Старом Свете. Другой желает скаковую конюшню, третий паровую яхту. О, это сборище неистовых идиотов! Они все мечтают о сладком житье в самом близком будущем. Я не слышал, чтобы кто-нибудь из них собирался основать приют для одряхлевших прачек или поддерживать своих престарелых бабушек. Меня тошнит от них. Скоро их прошибет холодный пот отрезвления.
Он был прав. В своей мысленной скачке к богатству они взлетали на головокружительную высоту. Они важничали и хвастали, как будто миллионы уже были в их руках. Слушая их, можно было подумать, что они имели исключительное право на сокровища Клондайка. И, однако, впереди и позади нас были дюжины подобных судов, нагруженных такой же жадной толпой искателей счастья, неудержимо притягиваемых к северу золотым магнитом. Тем не менее трудно было не заразиться господствовавшим духом оптимизма. Лично для меня золото не имело большой привлекательности, но приключения были очень дороги моему сердцу. В моих ушах снова раздавался звук рога романтики и я рвался на его призыв.
И в самом деле, рассуждал я, каким волшебным калейдоскопом был этот мир, в котором я всего полгода тому назад болтал ногами в горном ручье. Я сделался теперь участником и частицей этой великой армии Аргонавтов.
Моя природная неповоротливость была уже делом прошлого и моя изящная шотландская речь уступила место крепкому американскому наречию. Чем ближе к цели мы подвигались, тем сильнее и выносливей я становился. Оглядываясь вокруг себя, я видел много менее приспособленных для предприятия, чем я, и ни одного с таким запасом цветущего здоровья. Вы можете легко представить себе меня в то время; я был высоким юношей с румянцем во всю щеку, черными кудрявыми волосами и темными глазами, которые то зажигались страстью, то заволакивались мечтой.
Я сказал уже, что все мы были в большей или меньшей степени охвачены горячкой, но тут я должен оговориться. Среди охватившего нас волнения одно существо оставалось неизменно холодным, далеким и чуждым; это была еврейская девушка Берна. Даже у старика золотая лихорадка сказывалась в блуждающем взоре и дрожании губ, но девушка казалась статуей терпеливой покорности и живым укором нашим лихорадочным и близоруким мечтаниям.
Чем больше я наблюдал за ней, тем больше она казалась мне здесь не на месте и почти бессознательно я начал окутывать ее сетью романтики. Я окружал ее таинственностью, которая возбуждала и манила меня, но и без этого меня, несомненно, влекло бы к ней. Мне хотелось узнать ее поближе, заслужить ее уважение, сделать для нее что-нибудь, что заставило бы ее ласково посмотреть на меня. Короче говоря, я, подобно всем молодым людям, направлялся ощупью к дружбе и участию, которые служат предвестникам любви и страсти.
Мы проходили ветряную полосу и ветер дул с такой силой, что летевшие навстречу ему чайки с трудом махали крыльями. Стаи морских волков, набегая, покрывались пеной. Палубы были безлюдны. Почти все кутилы были больны и лежали как трупы, так что на корабль казалось спустилась субботняя тишина. В тот день я не видал старика и, спустившись в каюту, нашел его совершенно больным. Высохшая рука лежала на лбу, а из запекшихся губ вылетали легкие стоны.
«Бедный старик, ― подумал я. ― Не могу ли я чем-нибудь помочь ему». Пока я размышлял, раздался робкий стук в дверь. Я открыл. За дверью стояла девушка, Берна. Она казалась очень встревоженной, и в ее серых глазах стоял немой вопрос.
― Мне кажется, он немного нездоров сегодня, ― сказал я ласково.
― Благодарю вас!..
Жалость, нежность и любовь боролись на ее лице, когда она проскользнула мимо, слегка коснувшись меня. С ласковыми словами она опустилась около него на колени. Ее маленькая белая ручка легла на его худую морщинистую руку. Старик с благодарностью повернулся к ней, словно оживленный гальваническим током.
― Может быть, он хочет кофе? ― сказал я. ― Я думаю, что смогу достать ему.
Она с благодарностью взглянула на меня своими прелестными грустными глазами. «Если бы вы были так добры», ― ответила она. Когда я вернулся с чашкой кофе, старик полулежал, обложенный подушками. Она взяла у меня кофе и поднесла к его губам, но после нескольких глотков он отвернулся с тоской. «Боюсь, что ему не хочется», ― сказал я.
― Да, кажется он не будет пить.
Она была похожа на заботливую сиделку, склонившуюся над больным. Она задумалась на минутку. «О, если бы я могла достать немного фруктов». Только тогда я вспомнил о ящике с виноградом. Я купил его как раз накануне отъезда, думая сделать приятный сюрприз моим товарищам. Это было очевидно вдохновение свыше и теперь я с торжеством вытащил крупные тяжелые глянцевитые ягоды, зарытые в душистые кедровые опилки. Я отряхнул большую гроздь и мы снова попробовали кормить старика. Казалось, что мы нашли как раз то, что ему было нужно, ибо он ел с жадностью. Она наблюдала за ним с возрастающим облегчением и когда он, кончив есть, спокойно улегся, обернулась ко мне.
― Не знаю, как мне отблагодарить вас за вашу любезность, сэр.
― Очень просто, ― ответил я поспешно. ― Если вы сами согласитесь попробовать виноград, я буду вознагражден сверх меры.
Она бросила на меня неуверенный взгляд, затем глаза ее внезапно засияли радостным, ярким светом, от которого она вся показалась мне лучезарной. Казалось, будто полдюжины лет свалилось с ее плеч, открывая сердце, способное на бесконечную радость и счастье.
