Лабердж было сонное озеро, отражавшее в своих глубинах благородные вершины (ибо вскоре после того, как мы вошли в него, наступила мертвая тишь). Но мы не замечали его красот. Мы проклинали это безмятежное спокойствие, которое заставляло нас потеть на веслах; мы проклинали ветер, который, казалось, никогда не поднимется, течение, которое было всегда против нас. В этом бездыханном спокойствии мириады москитов осаждали нас, ослепляли, покрывали нашу пищу во время еды, превращая жизнь в сплошную пытку. Однако путь приближался к концу. Как легко мы вздохнули, когда поднялась буря. Белые шапки прыгали вокруг нас, а ветер гнал на утесистый берег, так что мы едва не погибли. Но и это кончилось наконец, и мы вошли в Тридцатимильную Реку. Это был бешеный ревущий поток, соперничавший своим неистовством с нашим безумным нетерпением. Но он был усеян скрытыми опасностями. Мы схватились за опостылевшие весла. Нужна была напряженная осторожность, чтобы лавировать между скалами, готовыми расщепить нас от носа до кормы. Среди них была одна, пользовавшаяся грозной славой, о которую челны разбивались, как яичная скорлупа под молотком, но мы миновали ее на расстоянии одного взмаха руки.
У меня замирало сердце при мысли о том, что было бы с нами, если бы мы наскочили на нее. Это была злая безобразная река, полная своенравных изгибов и водоворотов, и берега ее были высоки и отвесны. Хуталинква, Большой Лосось, Малый Лосось, ― все это сейчас лишь имена для меня. Я помню только длинные дни работы на веслах, борьбу с возрастающим наваждением москитов, непрерывное стремление к золотой долине. Беспрестанное напряжение начинало отзываться на нас. Мы страдали от ревматизма, кожа покрывалась корой, нас лихорадило. О, мы были утомлены, утомлены! И все же путь близился к концу.
Я хорошо помню один солнечный субботний вечер. Мы плыли вперед и вошли в прелестную прогалину, где маленькая речка впадала в большую. Это был зеленый бархатистый, искрящийся уголок, и на речке два человека пилили лес. Мы весело окликнули их и осведомились, не сделали ли они изысканий, не нашли ли они уже золота и не готовят ли лес для запруды. Один из них выступил вперед. Он был очень утомлен, очень спокоен, очень печален. ― Нет, ― сказал он, ― мы готовим гроб для нашего покойника. ― Тогда мы увидели в их лодке неясный предмет и поспешили вперед, смущенные и проникнутые благоговением. Река была теперь грязного цвета, бурлила большими водоворотами или судорожно низвергалась с внезапных подъемов. Подвигаясь по маслянистому течению, мы, казалось, были неподвижны, и только скользящие мимо берега свидетельствовали о том, что мы двигаемся. Страна казалась мне ужасной, мрачной, обреченной, покинутой богом. На горизонте зазубренные горы злобно впивались в небо. Река действовала на меня угнетающе. Иногда, пробегая под оком заходящего солнца, она казалась потоком крови, великолепным, но исполненным злых чар. Она расширялась, углублялась, и каждый день бесчисленные реки вздували ее водоем. На ней зеленели острова. Мы беспрерывно слышали ее пение, жужжащий, свистящий звук, производимый движением валунов на дне. Дни стояли нестерпимо жаркие, обильные москитами. Ночи холодные, сырые и полные москитов. Я смертельно страдал от невралгии. Пустяки, это скоро кончится! Мы были на последнем переходе. Путь близился к концу.
Да, нас недаром влекло вперед. Внезапно обогнув луку, мы издали крик радости. Перед нами был огромный багровый рубец на склоне горы ― «спуск» и, прильнув к нему внизу, как раковины на морском берегу, стояло множество палаток. Это был Золотоносный Город.
Дрожа от нетерпения, мы плыли к берегу. Наши мучения кончились. Наконец-то мы добрались в наш Эльдорадо.
Множество праздношатающихся вышло нам навстречу. Они были как-то странно спокойны.
― Как насчет золота? ― спросил Блудный Сын. ― Много ли земли осталось для заявок?
Один из них презрительно посмотрел на нас.
― Эй, вы, чичагцы, отправляйтесь-ка лучше домой. Здесь не осталось и фута земли для заявок. Все вокруг было занято в прошлый наплыв. Осталась лишь грязь. Делать совершенно нечего, и на каждую работу находится десяток желающих. Дело не стоит выеденного яйца. Вы, чичагцы, поезжайте-ка лучше домой!
Да, после всех трудов, всех терзаний нам лучше было вернуться домой. Многие уже готовились к этому. Что же будет с той огромной надвигающейся ордой, авангардом которой были мы? Что будет с неистовой ратью, войском Чичаго? На сотни миль озера и реки были белы от их причудливых лодок. За ними шли еще тысячи и тысячи других, пробивающихся через проклятие москитов, согбенных под своими безжалостными ношами. Без отдыха, не сдаваясь, одушевленные надеждой, они карабкались по тропинкам и бросались в стремнины. Они тонули в реках, они гибли в болотах. Ничто не могло остановить их. Золотой Магнит притягивал их. Жажда золота горела в их сердцах.
И это был конец! Для этого они заложили имущества и разбили сердца. Для этого они сталкивались с опасностями и переносили лишения, чтобы услышать совет вернуться. Страна выбирала своих людей. Все время она отбрасывала слабых. Теперь малодушные вернутся. Этот край был только для сильных.
Воистину жестоки испытания Золотого Пути.
Книга третья
ЛАГЕРЬ
Глава I
Я всегда буду помнить свой первый день в золотом лагере. Мы были на самом фронте армии аргонавтов, но все же тысячи их успели опередить нас. На низине и у устья Бонанцы была куча хижин; лачуги и палатки лепились по склонам, рассыпались на высотах и снова скоплялись на отлогом спуске к Клондайку. Сильное оживление носилось в воздухе. Лагерь жил, бродил, кипел неукротимой динамической энергией. Город, собственно, состоял из одной улицы, тянувшейся вдоль берега. Она была необычайно запружена людьми, из стороны в сторону, из конца в конец. Они толпились у порогов странно не гармонировавших между собой зданий, толкались на заполненных тротуарах. Всевозможные лавки, салуны, игорные дома процветали в изобилии, и в одном только квартале помещалось до двенадцати танцулек. Тем не менее все они, казалось, благоденствовали.
Много учреждений помещалось в палатках. В огромном парусиновом сооружении находилась контора для обмена золотого песка. Большой бревенчатый амбар вмещал кафешантан. Невзрачные лачуги дерзко лепились около претенциозных трехэтажных гостиниц. Получалось впечатление причудливого стаккато.
Все носило характер гротеска, чего-то временного, случайного. За главной улицей находился квартал красных фонарей, а за ним снова черное болото ― родина лихорадки и москитов.
Толпа, оживлявшая улицы, поражала своим космополитизмом. Она состояла большей частью из рослых бородатых мужчин; одни из них имели вид полнокровных завсегдатаев ресторанов, а другие носили изменчивую бледную маску игроков. Встречал я также множество женщин, наглых, развязных, хищных существ ― шуршание шелка и струя духов. До полуночи я блуждал по большой улице, но темнота не спускалась, и крикливая жизнь не замирала. Я искал Берну, но найти ее в этой жужжащей толпе было так же трудно, как отыскать иголку в куче соломы. Эти люди с острым взглядом и оживленными разговорами о заявках и золотом песке не могли мне помочь; оставалось только ждать. Итак, с настроением, падающим к нулю, я стал ждать.
