― О, я как счастлива, ― сказала она со вздохом.
― Правда, любимая? ― спросил я, лаская мягкий шелк ее волос.
― Я хотела бы только, чтобы мы могли жить так вечно. ― И она любовно прижалась ко мне.
Может быть, именно глубина чувства и вызывала во мне иногда страх, и нередко, в экстазе момента, я задерживал дыхание и задумывался над тем, как долго это может длиться. А когда тополя стали золотистыми и над долиной снова повис судорожный вздох отчаяния, мои страхи возросли. Небо все сплошь сверкало зимними звездами. Их блестки мерцали ясно и холодно. И я знал, что где-то под этими звездами спит Локасто. Но был ли то сон живого или мертвого? Вернется ли он?
Глава IX
Два человека пробирались по скованной зимой равнине. В подавляющей обширности ее очертаний они казались маленькими черными муравьями. Один из них, руководитель, отличался крепким сложением и могучей силой, в то время как другой был мал ростом и сухопар, из той породы, которая цепляется за жизнь, как вошь, в то время, когда лучшие люди погибают.
По обеим сторонам замерзшего озера, по которому они шли, тянулись холмы, поросшие суровыми соснами, поднимавшимися с погребальным видом к прорезанным скалами снегам. Над ними застыло бурное фантастическое море гор, вздымавших множество грозных утесов-клешней к пустым небесам. Небо было воскового серого цвета, холодное, как труп. Снег расстилался девственным покровом, на котором не было заметно следа зверя или птицы. Отмеченная смертью страна простиралась в безотрадном одиночестве и безмолвном величии.
Маленький человек прокладывал дорогу, и с каждым шагом погружался в снег почти по колено, однако, всякий раз снова с трудом вытаскивал ногу и нырял вперед. Ремни лыж, зазубренные льдом, жестоко впивались в него. Мускулы ног ныли, не переставая, как бы зажатые в клещи. Он устало подвигался вперед, так что казалось, будто он спотыкается на каждом шагу и с трудом удерживает равновесие.
― Шевелись что ли, проклятый карлик, двигайся! ― рычал большой человек из-за морозной бахромы своей дохи. Маленький человек вздрогнул, как бы оживленный электрическим током. Его дыхание дымилось и почти свистело, вырываясь на ледяной воздух. При каждом мучительном вздохе его грудь вздымалась. Он хлопал себя по груди руками в варежках, чтобы уберечь их от замерзания. Под капюшоном его дохи образовались большие сосульки, свисая до волос бороды, как у моржа, а глаза, густо запорошенные инеем, выглядывали с пугливым страхом загнанного животного.
― Будь ты проклят, будь ты проклят, ― охал он, однако снова вытащил свои свинцовые лыжи и поплелся дальше.
Большой человек свирепо стегал собак и жестоко смеялся, когда они повизгивали под его ударами. Они надрывались в своей упряжи, стремясь вперед, их брюхо почти волочилось по земле, мускулы были натянуты, как китовый ус. Это были крепкие поджарые животные, ребра их напоминали бочарные дуги, а берцовые кости были остры, как вехи. Их пушистые шкуры побелели от мороза, хитрые маленькие глазки были прикрыты льдом, а ноги так сильно стерты, что оставляли кровавые следы при каждом шаге.
― Пошевеливайтесь, проклятые, не то я расколю вас на двое, ― бушевал большой человек, и тяжелый кнут снова опустился на воющую упряжку. Они тащили изо всех сил, опустив головы, напрягая спины. Дыхание их вырывалось прерывисто, красные языки пылали, белые зубы сверкали. Они боролись, боролись за жизнь, боролись, чтобы умилостивить своего жестокого господина в этом мире, где царили лишь жестокость и насилие.
Ибо здесь, в зимнем хаосе, милосердие не было известно, даже по имени. Это была борьба за жизнь, отчаянная и бесконечная. Пустыня ненавидела вес живое, ненавидела все эти атомы горячности и стремительности среди своего торжествующего безмолвия. Пустыня стремилась сокрушить дерзких пигмеев, оспаривавших величие ее ненарушимого покоя.
Одна из собак отставала в своей упряжи. Она выла, когда же жестокий погонщик стегнул ее, она завиляла и упала. Большой человек с загоревшимися от ярости глазами издал проклятие. Размахнувшись несколько раз тяжелым хлыстом, он опустил его на извивающееся животное. Затем, обмотав ремень вокруг руки, он стал колотить его запавшие ребра кнутовищем. Животное визжало некоторое время, потом замолкло. Оно только слегка стонало. Блестя клыками, навострив уши, смотрели остальные собаки на своего павшего товарища. Они горели желанием прыгнуть на него, отделить его худые члены, разорвать его трепещущее мясо. Но тут был большой человек с его смертоносным кнутом и они дрожали перед ним. Большой человек продолжал пинать упавшую собаку. Маленький человечек приостановил свое мучительное шествие и апатично наблюдал:
― Вы расщепите ей ребра, ― заметил он, наконец, ― и тогда нам никак не удастся добраться к ночи до леса.
Большой человек ничего не добился своими усилиями поднять собаку. В этом пронизывающем холоде, в исступлении ярости и отчаяния, он остановился над ней.
― Кто просит тебя совать нос? ― зарычал он. ― Кому принадлежит эта упряжка, тебе или мне? Я переломаю им ребра, если пожелаю, а тебя привяжу к саням и заставлю тоже выпустить кишки.
Маленький человек не сказал больше ни слова. И, так как собака все еще отказывалась встать, большой человек перепрыгнул через упряжь и вскочил обеими ногами на животное… Послышался крик мучительной агонии и хруст ломающихся костей. Но большой человек поскользнулся и упал. Он растянулся и вся свора накинулась на него. На минуту собаки и хозяин смешались в одну груду. Это был момент, которого ждали эти свирепые полуволки. Он бил их, морил голодом, был для них хуже дьявола, и вот теперь он был повержен и находился в их власти. Они свирепо накинулись на него и их белые клыки впились как клещи в его лицо. Они старались ухватить его за горло, они рвали его доху. О, если бы только им удалось вонзить свои белые зубы в его теплое тело! Но, увы, они были связаны упряжью, а человек боролся, как богатырь. Он поймал передовую за горло и пользовался ею, как щитом, против других. Его правая рука размахивала кнутом, как цепом, нанося неистовые удары. Отброшенные и смущенные собаки начали драться между собой и человек победоносно вскочил на ноги.
Теперь он напоминал исчадие ада и неистовствовал среди рычащей своры, раздавая пинки, колотя и ругаясь, пока не принудил всех до одного к трусливой покорности.
Он все еще не мог отдышаться после борьбы. Лицо его было смертельно бледно, глаза сверкали. Он ринулся к маленькому человечку, который все это время тупо созерцал зрелище.
― Почему ты не помог мне, грязный щенок? ― прошипел он. ― Тебе хотелось посмотреть, как они станут жевать меня. О, я знаю, что тебе хотелось этого! Ты был бы рад, если бы они разорвали меня на куски. Ты не шевельнул бы пальцем, чтобы спасти меня. О, я знаю, знаю. Я достаточно нагляделся на тебя за это путешествие, хватит на всю жизнь! Ты все время подводил меня. Будь проклята твоя грязная душонка! Я ненавижу тебя и постараюсь превратить твою жизнь в ад, пока мы не кончим путь. Ну, сейчас я начну.
