В руках у них были старые мушкеты, которые, вместе с их саблями, на одно мгновение заставили нас усомниться в намерениях их носителей. Корлевен взял туземца за воротник его куртки, как кружку за ручку, и весьма неосторожно потряс его.
― Скажи-ка, приятель, это что за шутки?
― Это не шутки, ― сказал Торомети с достоинством, освобождаясь из рук Корлевена. ― Ты больше не говорить мне ты, я чиновник. Вы все ― проходить через таможенный осмотр.
Четверо новоприбывших вытащили свои сабли и стали на караул перед черным офицером. Он поставил их по четырем углам груды багажа и снова повернулся к нам с угрюмым лицом и надменным тоном, которые в обоих земных полушариях являются излюбленным свойством людей, облеченных официальными функциями.
― Откройте ящики, ― повелительно сказал он.
Мы посмотрели друг на друга с изумлением. Этот таможенный осмотр среди этого дикого места и производимый дикими людьми казался нам неправдоподобной насмешкой. Вопрос доктора прибавил к ней еще одну черточку:
― Но, ― сказал доктор, ― почему теперь, а не раньше? Нам помогли бы матросы.
― Потому что, ― с достоинством ответил чиновник, ― господин Синдикат запрещает служащим работать больше восьми часов!..
* * *
― Ну, ― сказал Гартог, ― раз нельзя решительно ничего понять, то надо повиноваться.
И мы стали открывать ящики. Мы открывали их, не выбирая, решившись перенести без возражений все то, чего, казалось, невозможно избежать.
Но случилось так, что первый же из открытых ящиков заключал в себе доисторические кости, которые доктор ценил так высоко. Когда господин Торомети увидал, как из ящиков появляются нежно завернутые в вату черепа и берцовые кости, счастливая изумленная улыбка залила его уродливое лицо, и, отведя нас в сторону, он сказал нам с добродушной снисходительной улыбкой:
― Моя понимает. Моя знает. Но здесь, на острове ― запрещено. Губернатор ― она не хочет.
Мы обменялись взглядами, ничего не понимая.
― Но в конце концов, ― спросил Кодр, ― почему же ваш губернатор противится этому?
― Из-за миссионеров, которые вернутся сюда, если узнают.
― Что узнают?
Вместо всякого ответа начальник таможни острова Пасхи лукаво подмигнул, правою рукою стал запихивать себе в рот нечто воображаемое, а левою рукою стал с блаженным видом потирать живот...
Когда мы смогли хоть немного обуздать невыразимый взрыв смеха, одолевший нас, доктор попробовал, но тщетно, объяснить туземному чиновнику небольшую разницу, существующую между антропологией и антропофагией; но тот упорно стоял на своем, и на все протесты доктора только отвечал сочувственным подмигиванием опытного человека, которому излишне доказывать противное, потому что сам он в глубине души отрицательно относится к закону, который должен применять.
Видя это, Кодр разъярился, решил довести обо всем этом деле до сведения губернатора и попросил господина Торомети провести его к этому представителю власти.
Но тут лязг оружия заставил всех нас повернуть головы. Четыре таможенных чиновника-дикаря внезапно повернулись к нам спинами и стояли на караул.
― Вот она, губернатор! ― сказал начальник таможни и прибавил в полголоса: ― Для вас тут дурное дело.
Неровный галоп лошади прозвучал на скалах; стройный всадник в элегантном костюме мексиканского кабальеро, сидя верхом на чудесном мустанге, мчался к нам по тропинке.
Не знаю, всадник ли захотел показать нам свое мастерство, или слишком крепко кольнул он мустанга острыми шипами своих длинных шпор, но факт тот, что лошадь понесла, стала на дыбы, повернулась на задних ногах, как на шпиле, и помчалась к нам во весь карьер, закончив свою скачку таким прыжком вверх, который мог швырнуть всадника вверх ногами на дорогу. Но молодой центавр сидел крепко, усмирил животное, с которого спадала пена, стиснул его ногами, вытянул его резким ударом хлыста и поставил его, дрожащего, неподвижно перед нами.
Во время скачки широкое сомбреро, покрывавшее голову всадника, было унесено ветром, и черные блестящие волны густых волос распустились по плечам.
Наш всадник был всадницей; губернатором Рапа-Нюи была женщина!..
Глава II.
Сеньорита Корето
Надушенная ручка ударила в гонг ― и тотчас же прибежала служанка-каначка, впрочем, довольно миловидная.
― Кофе и сигары на веранду! ― приказала наша хозяйка.
― Госпожа, ― сказала служанка, ― Торомети хочет говорить с вами.
Две брови, густые как у Юноны, нахмурились над двумя прекрасными глазами, опушенными огромными ресницами:
― Я не люблю, чтобы мне мешали, когда у меня гости, и он знает это. Чего ему от меня надо?
― Госпожа, он говорит, что дело крайне спешное.
― Пусть войдет.
В костюме нашего утреннего чиновника, который, по-видимому, эти свои функции дополнял званием начальника над туземной милицией, ничего не переменилось, не считая разве того, что он переменил свою фуражку на кивер, весь обшитый галунами.
Отдав безупречный военный поклон, он вытянулся во фронт:
― Сеньорита, уже три часа, и делегация господина, Синдиката...
Дрожь, не предвещавшая ничего хорошего, раздула подвижные ноздри нашей хозяйки, а ее красный и лакомый ротик вытянулся в тонкую красную линию, выражавшую непреклонную волю.
― Ты скажешь делегации, что она мне надоедает, а главе делегации, что если он не стремится получить удары хлыста, то осторожнее было бы для него заняться сиестой, пойти отдохнуть.
― Но, сеньорита...
От удара красивого кулака зазвенели на столе стаканы:
― Sangre de Dios! Я сказала!.. Или ты предпочитаешь, чтобы это случилось с тобой?.. Вон!..
Черный чиновник сделался серым, поклонился и вышел. Снаружи раздался шум голосов, потом стал тише и совсем затих.
― Простите меня. Итак, вы говорили, сударь?.. ― возобновила разговор наша хозяйка с ослепительной улыбкой, показавшей все ее миндалевидные зубы и предназначавшейся всем нам вообще, а Корлевену в особенности.
― Я спросил вас, сударыня, ― сказал наш товарищ со своей обычной насмешливой любезностью, ― что так как вам теперь известны те исключительно научные причины, которые заставят нас быть в течение некоторого времени вашими подданными, то, быть может, вы разрешите нам, в свою очередь, задать вам несколько вопросов?
― Отвечу на них с удовольствием во время кофе, ― сказала она. ― Я покажу вам дорогу.
