― Для того чтобы я поверил этому, надо было бы, чтобы сам он сказал мне это.
― Так спроси у него.
― Вы слышали ее, Гедик?
Под огорченным честным взглядом, который я так любил, я мог только склонить голову в тяжком огорчении.
― Ах!.. ― просто сказал он. ― Я не поверил бы этому. Я предпочел бы, чтобы это произошло тогда, когда... вы помните, Гедик?
Я помнил. Мне было стыдно самого себя.
― Я думаю, ― сказал Корлевен, ― что под всем этим скрыта какая-то женская чертовщина. Но мне кажется, что я имею право знать. Вы объясните мне, не правда ли, товарищ?
Это гордое отречение невыносимее для меня его гнева. Надо, чтобы он узнал; надо, чтобы он меня простил, чтобы я снова нашел в его честных глазах уважение и дружбу, без которых я сам буду только презирать себя. Я все скажу: он поймет, он простит; Эдидея также узнает:
― Я к вашим услугам, Корлевен. Вот в чем правда...
Я обернулся, чтобы пригласить выслушать меня и мою помертвевшую подругу...
За мною никого не было. Эдидея исчезла!
Глава V.
Царство Гугатое
Изумительное приключение!
Во мне кипит хмельная радость, пьянит и пугает меня. Я почти нашел путь к тайне Кодра, и путь этот, я это предчувствую, приведет меня к любимой девушке...
Неиспытанное ощущение неисследованного; восхищение перед неведомым местом, последним убежищем угасшей расы, ствол которой восходит к началу мира; напряженное ожидание непредвиденной опасности, которая может таиться за каждым камнем; возрастающая уверенность, что баснословное сокровище существует и что после одного из поворотов подземелья оно откроется перед моими ослепленными глазами; наконец, исступленная радость при мысли, что найти сокровище ― значит снова найти Эдидею и что тайна Золотой Пропасти в то же время тайна ее жизни. Есть мгновения, в которые перестаешь сознавать себя человеком и чувствуешь себя Богом. Ах, какая ничтожная ставка ― моя жизнь по сравнению с возможным результатом!
Вот что случилось.
Когда я, задыхаясь от быстрого бега, добрался через туннель в скале до узкой площадки, там сидела только обманутая в своих ожиданиях птица, злобствуя, что лишена добычи. При моем приближении птица поднялась неловким прыжком, взмахнув слишком длинными крыльями, которые придают ей величественный вид только при полете в вольном пространстве. Хохол и щеки кровяного цвета еще более налились кровью от бессильной ярости, и пронзительный крик птицы был брошенной мне в лицо бранью.
Эта площадка ― высшая точка острова. Острое ребро ее на востоке является вершиной обрывистой скалы, черной башни, головокружительная отвесная стена которой падает в море пятьюстами метрами ниже, среди пены беспрерывного приступа волн. С западной стороны площадка эта царит над широким кругом озера в углублении кратера. Посредине этого озера выступает на несколько метров из воды небольшой холмик, вершина которого, с черной дырой на зубчатых ребрах, похожа на остроконечные ракушки, присасывающиеся к килю кораблей. Это, вероятно, какой-нибудь новый кратер, приподнятый в углублении старого небольшим позднейшим землетрясением.
Силою воли я подавил смятение своих чувств и вновь овладел ясностью ума; лишь тогда, через несколько мгновений, заметил я посредине площадки что-то вроде круглого камня у самой поверхности земли; явственная черта, отделявшая его от земли, позволяла думать, что камень этот часто приподымали. Эта каменная плита имела около двух метров в диаметре; на ней были высечены знаки: я насчитал их тринадцать.
Они были высечены вдоль окружности, вписанной в круг каменной плиты. Двенадцать из них были простыми касательными друг друга кругами. Тринадцатый, замыкавший окружность, был кругом большего размера, окаймленным чем-то вроде волнообразных линий.
Так подтвердились первые указания «говорящей доски» о «Галатеи»:
Лицо Инти ― круг. Круг неба там, куда Инти бросает свой первый взгляд.
Инти ― солнце. Линия горизонта описывает геометрический круг, если смотреть с высшей точки площадки; первые косые лучи утренней зари падают прежде всего именно на нее.
Кругл камень. Кругл колодец под ним.
Круглая каменная плита ― предо мною. Озеро в глубине кратера ― кругло; отвесные скалистые берега делают из него колодец; над ним возвышается эта площадка.
Один есть Инти. Двенадцать суть лики Муни.
Тринадцать знаков на каменной плите представляют собою солнце с лучами и двенадцать лун по числу двенадцати месяцев года.
Два ― шесть ― девять ― и ― один, и земля раскроется...
Я твердо запомнил все эти указания «говорящей доски»; но именно здесь и начиналась сложность.
Каждый из тринадцати кругов был, казалось, верхней поверхностью подвижного каменного цилиндра, крепко сидящего в своей ячейке. Все они были совершенно гладки; не за что было ухватиться, чтобы вытащить их, откуда я и заключил, что, лишь толкая их вниз, можно привести в действие механизм.
Я ходил по каменной плите и пробовал давить последовательно на второй, шестой и девятый круг, считая первым круг нарисованного солнца, и делал это сперва в правую, потом и в левую сторону от него. Ничто не шевельнулось!..
Я испробовал в отдельности каждый из кругов; все они остались неподвижны.
Я был обескуражен и готов был прийти в отчаяние, когда, случайно став ногою на край каменной плиты, поставил другую ногу на один из кругов. Под тяжестью моего тела круг углубился в плиту на несколько сантиметров...
Я возобновил этот опыт, начав с круга 2, и надавил его всей тяжестью моего тела: он углубился. Я стал на круг 3, он углубился, но круг 2 поднялся вверх. Я стал последовательно нажимать таким образом на все круги; все углублялись, но круги 2-й, 6-й и 9-й, если считать справа, уступая моему весу и углубляясь, заставляли в то же время подниматься все остальные круги. Я надавил на круг 1-й ― и все пришло в первоначальный вид.
Глубокое волнение овладело тогда мною, так как я почувствовал, что близок к цели. Я осторожно надавил один за другим цилиндры 2-й, 6-й и 9-й, а затем надавил солнце...
И немедленно же я резко отпрыгнул, так как тяжелый жернов содрогнулся, описал четверть круга по вертикальной оси и стал перпендикулярно, в равновесии на тяжелых каменных подпорках, открывая глубокую пустоту, уходившую во мрак.
Тогда я понял мудрую предусмотрительность, которая делает невозможным поворот камня, пока находишься на нем.
* * *
Я благословил случай, позволивший мне иметь при себе электрический факел, который освещал мои бесплодные поиски в течение минувшей ночи.
Колодец, в который я углубился, был чем-то вроде неправильной трубы, иногда широкой, иногда узкой, стены которой состояли из окаменевшей лавы. В ней были грубо высечены ступени. Лишь только я поставил ногу на первую ступень, как жернов покачнулся и соскользнул на прежнее место. Снизу на этой каменной плите были начертаны те же знаки, что и на верхней ее стороне.
