Гостемил пожал плечами и протянул Диру сленгкаппу и шапку.
— Подержи. Да не урони. Вещи хорошие, а тут пылища.
— Не ходи, Гостемил.
— Не учен я ручному бою.
— Кулачному.
— Правильно. Верховой езде меня учили, свердом махать учил Хелье, а кулачному бою не учен. Скажи-ка мне, Дир… как нужно?… вот так?
Гостемил продемонстрировал удар.
— Нет, — Дир поморщился. — Не ходи.
— Покажи, как нужно.
Дир изобразил подобие позиции и показал прямой удар.
— Нужно, чтобы вес тела был весь в кулаке. И надо стараться, чтобы костяшки не повредить, поэтому кисть нужно держать вот так, чтобы удар приходился вот под таким углом.
— Спасибо.
— Не ходи, Гостемил.
Гостемил осторожно перелез заграждение, опасаясь порвать добротные, тонкой ткани порты.
— Вот гривна, — обратился он к импресарио.
Тот взял гривну и оценивающе посмотрел на Гостемила. Гостемил ростом был чуть ниже Дира, телосложение его, хоть и могучее, уступало дирову телосложению, а высокородная лень в движениях и выражении лица окончательно успокоили импресарио.
— Ниже пояса не бить, употреблять только кулаки.
— Знаю, слышал я уже, добрый человек, — сказал Гостемил снисходительно.
Бойцы встали в позицию. Ноздри Кувалды раздувались, готов он был Гостемила растерзать. Гостемил выглядел совершенно спокойным.
— Это не твоя ли женушка пришла на тебя поглядеть, как ты тут всех месишь? — спросил он участливо.
Кувалда не был женат, но из любопытства посмотрел — сначала влево, затем вправо. Впрочем, вправо он посмотреть не успел. Вкладывая, или думая, что вкладывает, вес тела в удар, стараясь держать кисть под указанным Диром углом, Гостемил рванулся вперед и ляпнул Кувалду кулаком в поворачивающуюся вправо челюсть. Кувалда взмахнул руками, сделал странный полуоборот, и упал на бок. Гостемил обернулся к импресарио.
— Деньги, — сказал он.
Импресарио замялся.
— Деньги, — повторил Гостемил.
Импресарио полез в кошель и отсчитал в подставленную пригоршню Гостемила пятнадцать гривен, вздыхая. Кувалда тяжело поднимался в это время на ноги.
— Нечестно, — сказал импресарио.
— Я не нарушил ни одного правила, — возразил Гостемил и, пригоршней вперед, пошел к заграждению.
— Подставляй шапку, — велел он Диру.
— Нет, это твои деньги, ты…
— Урод! Шапку подставляй!
Ссыпав в шапку гривны, Гостемил перелез заграждение под восхищенные крики зрителей.
— Как ты его, однако! — сказал Дир.
— Он дурак. И нужно было именно этим воспользоваться с самого начала. Ты не воспользовался, — зло сказал Гостемил, потирая ушибленную руку. — Знаешь почему?
— Почему?
— Потому что ты тоже дурак. Смотри, у меня рука теперь распухнет! Уже в пальцах никакой чувствительности нет!
— Пройдет. Неделя, другая — пройдет.
— Как мне теперь с такой рукой перед популяцией ходить? — возмущенно вопросил Гостемил. — Будто я уличный драчун какой, вроде тебя, будто у меня занятий нет поважнее и поэлегантнее. Скотина ты, Дир. И рука теперь болит. Пойду домой, подержу ее в холодной воде. Вечером я буду в Талом Кроге, приходите вместе с Хелье.
— Пойдем со мной.
— Нет. Ты ведь в рыбацком домике живешь?
— Да.
— Ужасная гадость. Пол грязный, один ховлебенк на всех…
— Не один, два…
— …потолок низкий, рыбой воняет, фу.
— У нас теперь корова есть, — сообщил Дир, рекламируя жилище.
— Медведя еще заведите. И двух ужей.
Рассерженный Гостемил, пожав плечами и поправив сленгкаппу, пошел к выходу из торга. Дир, проводив его взглядом, направился к Готскому Двору — покупать заказанную Хелье одежду. Нужно еще еды купить, вспомнил он.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. ЯРОСЛАВОВЫ МЕТАНИЯ
Из дому Ингегерд больше не выходила, разве что на прогулку в саду с Ярославом. Все решили, что опасность миновала и княгине лучше. Ярослав изнывал от непрерывных всплесков страсти, но держал себя в руках в присутствии жены. Супруги как и прежде обменивались диковатыми шутками, хихикали, ходили в обнимку, не обращая ни на кого внимания — когда были вместе.
— Знаешь, что? — спросил князь как-то утром, в опочивальне. — Давай бросим все это и уедем.
— Куда же мы уедем? — удивилась Ингегерд. — Разве что в Ладогу, но там погода всегда плохая.
— Вообще уедем. Я откажусь от власти, пусть правит Житник, раз ему так хочется. Уедем сначала к твоему отцу, а потом куда-нибудь… не знаю… в Рим. Там всегда тепло.
— Что же мы будем делать в Риме?
— Как что? Жить, детей растить, гулять под… как их… — он растопырил пальцы и помахал ладонью чуть выше лба, подняв глаза… — пиниями. А?
— Как-то глупо, — возразила Ингегерд. — Это раньше надо было думать. А теперь у меня вон какое пузо. И наследник будет. Чего ж наследника лишать того, что ему… как оно?… подготовлено?
— Обозначено.
Оба засмеялись.
— Я серьезно, — сказал Ярослав.
— И я тоже. Нет уж, давай останемся.
— Да тяжело же. Каждый день какая-нибудь гадость случается, конца края не углядеть.
— А в Риме будет лучше?
— В Риме мы не будем связаны обязательствами.
— Не думаю, что это понравится моему отцу, — заметила Ингегерд.
— Он очень разборчив.
— Да, ты заметил?
— Ага. Но дело, конечно же, не в том, что ему нравится, а что нет, а в том, что…
— …не даст денег, а своих у нас нету. Можно, конечно, собрать десятину с прилежащих селений и с нею уехать. Но это будет как-то…
— По-финикийски, — подсказала Ингегерд.
— Да.
Они опять захихикали.
В дверь постучали.
— Вот, пожалуйста, — сказал Ярослав. — Нет покоя людям. Ладно, пойду я по делам. Надеюсь, скоро вернусь. Из дому без меня не выходи. Буду я скорее всего в занималовке, если нужно что. Валко-поляк по моей просьбе остался на несколько дней. Послушаем его сегодня вечером?
— Я все еще плохо понимаю по-славянски, — сокрушенно призналась Ингегерд.
— Я переведу, если что непонятно.
Холоп сообщил, что Жискар вернулся, привез Явана, и оба ждут возле дверей занималовки. Накинув домашнюю сленгкаппу, Ярослав спустился вниз, кивнул фавориту и казначею, и вежливо попросил казначея подождать. Яван поклонился с достоинством, нисколько не обидевшись.
