Кому это выгодно? Никаких войск, кроме моего, в округе нет. Если бы были, я бы знал. Кто-то действует малыми силами, но очень эффективно. Варанги неушедшие? Нет. Среди наемников просто нет такого количества превосходных лучников. Наемники вообще не жалуют стрельбу. Стрелки нанимаются со стороны, отдельно.
Косая Сотня. Пропавшие восемьдесят человек. Вот на них это как раз и похоже.
Кто? Неужто все это время их подкармливал сам Ярослав? Не может быть. Я знаю каждый его шаг, мне давно донесли бы. Марьюшка? Нет, женщина, да еще марьюшкиного склада ума, с этой оравой не совладает. Даже с помощью Эржбеты. Сопляк? Тоже нет. Сопляк, очевидно, хорош когда он один, а противостоящие силы малы. Свистун? Тоже нет. Косая Сотня не любит разбойников, несмотря на то, что сами они гораздо большие разбойники, чем кто бы то ни было. Горясер сказал, что приручил восемь человек. А ведь мог и восемьдесят восемь приручить. И не доложить ему, Житнику, об этом. У Горясера хорошая закалка, прекрасная школа. Горясер — не из тех, кто слепо подчиняется. И все-таки? Нет, Горясер — он…
Детин? Смешно.
Хорошо, допустим, меня вывели из игры. Кто займет место в детинце? Горясер — исключается сразу. Новгород по-своему очень патриархальный город, и никогда не признает властителем полуваранга. Марьюшка? Нет, Марьюшку интересуют народы, а не города. Ярослав. Только он.
Значит, кто-то, возможно Горясер, решил оказать Ярославу большую услугу. Что он рассчитывает получить взамен? Что это за карта, которую все ищут?
Не забудем и о Любаве, которую тоже все ищут! Любава безынициативна, но она располагает чем-то, видимо, какими-то грамотами, которые ей успел передать Рагнвальд. Ищут ее везде, не первый день, давно бы нашли, если бы она была одна, но, очевидно, кто-то ее прячет, и прячет хорошо. Кто? Уж не сам Горясер ли? Влюблен? Исключается. Горясер не в состоянии никого полюбить. Выгода. На власть Горясер не метит, на моей службе у него власти больше, чем ему самому нужно. Значит, деньги.
А ведь все упирается, как ни крути, именно в Горясера, подумал Житник. Вот ведь скотина какая. Вот ведь и прибыл он ко мне именно от Марьюшки! Он, правда, проявил себя с очень хорошей стороны несколько раз, доказывая преданность. Ну и что же! Это было частью его, горясерова, плана.
Кстати, интересно — Марьюшка сдержала слово! Обещала утопить Детина — и утопила. Почти. Если бы не вмешался вельможный наш династический отпрыск, был бы Детин отдан варангам на откуп. Чтоб не обещал денег, кому не надо.
Доехав до тропы, Житник остановился и прислушался. Лесные звуки. Нет, никто его не преследовал. Куда ехать? Смотреть на пожар? Или убивать Горясера?
Четыреста лучших мужей. Мои соратники. Жаль.
Он решил вернуться в детинец и повернул на юг. По тропе этой следовало ехать шагом, но Житник спешил и пустил коня рысью. Аржи четыре проехал он без приключений, но на пятой передняя нога коня угодила в яму и посадник вылетел из седла по диагонали и упал на какой-то твердый бугор, слегка вывихнув себе колено и подвернув запястье. Конь ржал, лежа, очевидно, на боку. Житник, ориентируясь по тусклым лунным отсветам, добрался до коня. Нет, судя по всему, на этом коне дальше ехать было нельзя. Но до края леса оставалась какая-то аржа жалкая. Надо идти. И Житник пошел, ковыляя, подпрыгивая на одной ноге, другую применяя очень осторожно. По пути встречались такие глухие места, что приходилось вынимать сверд и нащупывать им тропу перед собой. Колено болело ужасно. А на самом подходе к кромке леса, откуда до Новгорода рукой подать, по обе стороны тропы засветились факелы.
Вот оно, подумал Житник. Что ж. Просто так я не дамся. Может, меня и схватят, но…
— Одолеть меня можно, — сказал он громко, поводя свердом. — Но считаю долгом своим вам сообщить, что число схвативших меня будет на три-четыре меньше, чем число собиравшихся схватить.
— Заткнись, — велели ему из темноты. — Доставай кошель и бросай его на траву. И сверд положи рядом.
— Вы это о чем? — спросил Житник.
Но, увы, он уже понял — о чем. Это были не ратники, не Косая Сотня, не люди Ярослава. Это были обыкновенные приновгородские лесные разбойники. Достигнув огромной власти, в мыслях возвысившись до власти полумировой, Житник, он же посадник Константин, падал теперь очень быстро и очень низко.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ. ПОВАР СБЕЖАЛ
Пробираться палисадниками оказалось легче, чем Любава предполагала. Например, если нужно перелезть через забор, то поступать следует так: сперва подождать, пока Хелье встанет спиной к забору и сцепит вместе руки перед собою. Представить себе, что это не руки Хелье, а ступенька веревочной лестницы. Встать на нее и упереться руками в плечи Хелье. Теперь самое сложное. Хелье распрямляется и одновременно поднимает руки, и ты взлетаешь в воздух, и в этот момент нужно не полетом наслаждаться, и не визжать (дышать только носом), а наклониться вперед, и получится, что ты легла на забор пузом. Нужно хорошо укрепиться руками, чтобы не повредить пузо. После этого надо закинуть одну ногу на забор, приподняться на руках и на этой ноге, чтобы край забора оказался ниже паха, и падать как попало на другую сторону. Хелье к этому моменту уже перелезет через забор и будет ждать внизу, и поймает. Просто удивительно, почему женщины так мало лазают через заборы — это очень просто и даже забавно.
Все-таки коленку я себе рассадила в кровь, поняла Любава с неудовольствием. Теперь еще и загноится, небось, и останется некрасивый шрам. Как они по улицам-то шныряют. Куда-то все спешат, суетятся, а ведь сумерки уже на дворе.
А это — широкая улица. Хелье не любит широкие улицы, сторонится их. Но в этот раз у нас очевидно нет выхода. Хелье застыл, присев у забора, держится за сверд, смотрит. Влево, вправо. Я тоже хочу посмотреть. Он вытянул руку, чтобы меня остановить, и я наткнулась на его руку лицом. На ребро ладони. Носом. Больно. Терпимо. Мог бы и утешить, правда, но он занят — рассматривает улицу. Мужчины всегда чем-то заняты. Чего мы ждем, улица пустая, можно переходить. А, нет, наоборот — он ждет, когда на улице появится народ, чтобы с ним каким-то образом смешаться. По-моему, это наивно. Особенно принимая во внимание то, что когда специально ждешь, чтобы кто-нибудь появился на улице, никто обычно не появляется до поздней ночи. Помню, мне было лет тринадцать или четырнадцать…
Хелье потянул ее за рукав и распрямился. Степенным шагом, под руку, вышли они на открытое пространство улицы. И пошли по ней — нужно было пройти один квартал всего, до перекрестка. Два палисадника. Впереди и сзади шли и бежали какие-то люди, и Хелье сообразил, что степенная походка не скрывает, но наоборот, акцентирует его и Любавы присутствие на улице.
— Медленный бег, — сказал он.
Они побежали медленно, как очень торопящиеся куда-то степенные люди. Как новгородцы. Вот уже последний палисадник, вот перекресток.
— Это же Любава. Любава! — окликнул ее кто-то.
— Не обора… листья шуршащие!
