Было поздно — Любава повернула голову и узнала давнюю знакомую. Та помахала ей рукой. Любава поняла ошибку. Хелье потащил ее за рукав, они свернули за угол, перебежали поперечную улицу, и проскользнули между заборами.
— Прости, — сказала Любава.
— Чего уж там, — сквозь зубы ответил Хелье. — Будем надеяться, что никого из доброжелателей наших вокруг не было.
Он прикинул — не подождать ли? Если их кто-нибудь заметил, и теперь следит, то следящий должен себя рано или поздно выдать. А уж темнеет небо стремительно. Можно спровоцировать следящего — поменять неожиданно маршрут, свернуть, и посмотреть, кто там будет метаться в поисках. И выскочить смотрящему навстречу со свердом. Но смотрящий может убежать, и тогда все это окажется опасным и лишним в виду упущенного времени. Да и Любава останется одна, пока он будет гоняться за спьенами. Самое лучшее — действовать так, будто никто их не заметил.
Дом Явана — через три узкие улицы. Палисадники. Не страшно. В доме Явана — сам Яван, как-никак — человек князя, да и со свердом он дружит. В доме Явана есть подвал. Нет, в подвал я не полезу. Сидеть в подвале и ждать, как крыса загнанная, пока тебе туда кинут связку факелов. Или закроют все выходы, и будут ждать, пока ты там сам не околеешь. Да и темно. Человеку нужен свет.
Дверь в доме Явана оказалась открыта. Странно — кругом все двери и ставни стояли запертые, а тут — входи, сколько душе угодно. Хелье вытащил сверд.
— Держись у меня за спиной и чуть сбоку все время, — сказал он.
В столовой никого. В гриднице никого. В занималовке никого. В спальне никого. Э! Кухню я забыл!
Стукнула несильно входная дверь. Хелье рванулся ко входу — нет, никого нет! Он выскочил на крыльцо. Какая-то тень скрылась за углом. В дом не входили — из дома вышли! Кто-то был в доме и сбежал. Может, повар? Наверное. Подумал — грабители. Хелье, сопровождаемый Любавой, прошел на кухню. Теплая печь, на столе навалено всякого — повар был здесь только что. Испугался, значит.
— А мы здесь долго пробудем? — спросила Любава шепотом.
— Пока не вернется Яван и не объяснит, что происходит в городе. Если этой ночью он не вернется, утром уйдем.
— Очень есть хочется.
— Повар судя по всему сбежал. Вон сколько всего. Давай поедим. Анатолий кормил плохо?
— Принес половину хвербасины один раз.
— Скупердяй, — с чувством сказал Хелье. — Ужасный скупердяй. Но, надо отдать ему должное, абсолютно бескорыстен. И честен.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ. НАКАНУНЕ СЛЕДУЮЩЕЙ ЭПОХИ
Тиуна Паклю, человека общественной значимости, нервные передвижения населения по урбанистическому ландшафту не волновали — он их даже не заметил. У него наличествовали свои, очень личные причины для беспокойства. Тиун женился на Певунье ради домашнего уюта, семейного очага, и продолжения рода. Он вовсе не рассчитывал, что вместо жены на супружеском ложе окажется вдруг оракул. Оракул не вписывался ни в какие планы и в семейной жизни был совершенно неприемлем и неприменим. Имея, в силу профессиональной своей деятельности, много знакомых в теневых слоях новгородского общества, тиун обратился через одного из таких знакомых к Грибу, главе всех городских криминалов, и Гриб, у которого болело простуженное горло и которому из-за этого приходилось каждый день повязывать шею теплой тканью, согласился за сравнительно небольшую мзду распорядиться судьбою оракула по своему усмотрению. Уговорились, что ни убивать, ни отводить в лес и там оставлять (вот еще! — обязательно кто-нибудь найдет и доставит обратно) оракула не будут. Пакля предполагал, что оракула просто переправят в Чехию, а там константинопольские работорговцы уж найдут применение этому существу.
Нервозность города передалась и лихим людям, но все же трое людей Гриба, которым вменялось по уговору прибыть ночью в дом Пакли, в дом прибыли, хоть и с опозданием. Пакля, решивший переждать их приход в кроге, расстроился, придя домой и увидев честную компанию.
— Где? — спросили Паклю. — Показывай, только быстрее.
Пакля провел их в спальню. Там никого не оказалось.
— Посидите здесь, — сказал Пакля.
Он осмотрел весь дом и сад. Нету. Удрученный, вернулся Пакля в спальню.
— Найдется, я думаю, — сказал он неуверенно. — Вы тут обождите еще немного.
— Когда найдется, тогда и зови, — сказали ему. — Нам некогда. Мы тебе не холопья купеческие.
Пакля, оставшись один, стал себя уговаривать, что ничего страшного, оракул ушел сам — вот и хорошо, нужно будет записать в фолиант, подпишет второй тиун — и свободный ты, Пакля, человек, и можешь опять жениться на ком хочешь.
Пакля потянул носом. Сквозь открытую ставню долетел до него запах дыма. Пакля высунулся в окно. Дым был где-то рядом.
Накинув сленгкаппу, тиун вышел в сад и очень удивился, и даже испугался, увидев, что над трубой бани поднимается дымок. Оракул решил попариться? Что ж. Может, и оракулам иногда хочется. Все-таки хвоеволие. Может, от пара у них лучше проявляются их провидческие, или какие там, способности. Осторожным шагом Пакля приблизился к бане — и сразу отпрянул. Изнутри доносились голоса. Один явно принадлежал Сушке — сбежавшей служанке. Второй голос напоминал отдаленно голос оракула, но изъяснялся по-славянски.
Тиун снова подошел к двери и взялся за ручку, чувствуя, как в палец вошла заноза. Рванул дверь. В лицо ударил клуб пара. Оракул лежал на полке, на животе, голый, а Сушка терла ему спину. За последние дни оракул, не употреблявший ни воды, ни пищи, основательно похудел.
Сушка оглянулась и виновато посмотрела на тиуна. Оракул задвигался, кряхтя перевернулся на бок, и тоже посмотрел на Паклю. Груди оракула свесились одна над другой.
— Заходи, Пакля, — сказала Певунья. — Попаришься. Хороший пар. Полезно и приятно. Да прикрой же дверь, весь пар сейчас уйдет.
Тиун шагнул в баню и прикрыл дверь. Маленькая эта баня в углу двора пар держала плохо. В свое время Пакля пожалел дать лишнюю гривну плотнику, чтобы тот построил баню с предбанником. И печь маловата.
— Разделся бы сперва, — сказала Певунья. — Иди разденься.
Еще немного постояв, Пакля вышел, прикрыл дверь, и прислонился к стене бани.
Чуть грех великий на душу не взял, подумал он. Надо будет завтра пойти к Анатолию. Не исповедоваться — такое не расскажешь, себе дороже — но хоть денег дать на церковь. Он направился через сад к дому. У самой двери догнала его завернутая в простыню Сушка.
— Ты, хозяин, эта…
— А?
— Она там парится. Ты не серчай, ладно?
— Где ты шлялась все это время? — спросил тиун, входя в дом.
— Ой, не расскажешь всего, хозяин. И у лихих людей была, и в лесу кочевала, и у реки хвелашила. Не по мне все это. Все это вольное житье-бытье. Кому может и хвоеволие от этого заполучается, а я лучше так, в холопьей долюшке.
