– Ясно.
– Знаете, мы с Макэвоем были знакомы. Хороший мужик. Работал не покладая рук. Жаль, что так вышло.
– Да, что верно, то верно. Спасибо, что уделили мне время, офицер.
– Не за что.
Слэттери вешает трубку.
Бен откидывается на спинку стула, издали рассматривая пустой рабочий стол Макэвоя. Уже успели прибраться.
– Бен!
Бен оборачивается, рядом стоит рассерженный редактор.
– Чего прохлаждаешься? Отправляйся-ка лучше на конкурс рисунка в школу для слепых детей и подготовь статью!
Бен недоверчиво смотрит на редактора, полагая, что тот шутит.
– Конкурс рисунка? Среди слепых детей?
– Что тут такого? Никто не говорит, что эти дети – выдающиеся художники, но надо же им как-то развлекаться.
– Как мило с вашей стороны, – бормочет Бен себе под нос.
– Что-что?
– Ничего. Уже собираюсь.
Часть III
Глава 16
Три недели назад
Мэтт не был в родном городе уже несколько лет. Ему и сейчас не слишком хотелось возвращаться – трудно отвязаться от плохих воспоминаний, – но выбора не было. Начальник бостонской юридической фирмы, где он работает, настоял.
– Послушай, меня не волнует, хочешь ты ехать или нет. Если хочешь стать младшим компаньоном, придется выполнять пыльную работу. К тому же ты там родился и знаешь, как обстоят дела. Собирайся.
Вот он и на месте – спустя столько лет вновь шагает по улицам Адской Кухни.
К удивлению Мэтта, многое здесь изменилось. Дело не в его собственном восприятии вещей, которые теперь выглядят по-новому по сравнению с детскими воспоминаниями. Район действительно изменился. На улицах груды мусора, словно сюда никогда не ступает нога мусорщиков. Вокруг ни одной чистой стены, все разрисованы граффити. Кругом шатаются бродяги и наркоманы, исподтишка поглядывающие, у кого бы отжать денег на дозу. Простые обыватели здесь – чужаки.
Мэтт чувствует, что за ним наблюдают, но ни капли не боится. Он может за себя постоять. По правде говоря, ему кажется, что, несмотря на все изменения к худшему, сейчас здесь безопаснее, чем тогда, когда он уезжал в колледж. Здесь его дом. Эти улицы и кирпичные дома у него в крови. Он идет по знакомым кварталам, как хозяин, – а все эти торчки и дилеры – чужеземцы, варвары, пришедшие надругаться над его памятью.
Мэтт идет дальше. Понемногу его окутывает ночной холод. Его сердце бьется в одном ритме с сердцем города, и он идет и идет, влекомый ветром, пока не чувствует аромат свежевыпеченного хлеба.
Пекарня Паскаля.
Время будто отматывается назад. Мэтт слышит, как шуршат по асфальту колеса его скейтборда, слышит сердитые оклики офицера Лейбовица. Гулкие удары отцовского правого хука, одобрительные крики толпы. Слышит он и школьный звонок на перемену. Ненавистную перемену и ненавистное прозвище, прицепившееся и к нему, и к отцу.
Сорвиголова.
Девчонки хихикают и тычут в него пальцем.
Сорвиголова.
Хулиганы бьют его в живот, а потом в кровь разбивают лицо.
Сорвиголова.
В спину впивается цепь.
Сорвиголова.
Над ним смеется вся школа – весь мир.
Сорвиголова.
Сорвиголова.
Сорвиголова.
– Эй, слепой чувак! Ты заблудился? По ночам здесь опасно.
Мэтт и бровью не ведет. Он совершил глупость, позволив воспоминаниям завладеть им. Отвлекся. Такой тон голоса ему прекрасно знаком. В нем слышится высокомерие и жестокость. Забавно: стоило ему подумать о хулиганах, как вот они, легки на помине. Некоторые вещи никогда не меняются.
Мэтт с улыбкой поворачивается на голос.
– Чего лыбишься, слепой хрен?
– Хочу и улыбаюсь.
– Мужик, у тебя что, не все дома? – произносит другой, тонкий и гнусавый голос. – Или тебе жить надоело?
– Не уверен насчет этого, – Мэтт слегка расставляет ноги, находя точку опоры. – Скажу лишь – исключительно на всякий случай, чтобы вы знали, – что неприятности мне не нужны.
Раздается смех. Смеются четверо – нет, пятеро.
– Неприятности не нужны, говоришь? – Это опять первый, главарь. – Как-то не похоже, судя по тому, что ты заявился сюда в костюме за тысячу баксов.
– Да, костюмчик что надо, – говорит еще кто-то.
– А мне ботинки нравятся, – добавляет гнусавый.
Щелкает выкидной нож. Хулиганы приближаются, но Мэтт слышит в голове лишь одно.
Яростный, громогласный голос вновь и вновь повторяет:
Сорвиголова!
Сорвиголова!
Сорвиголова.
Мэтт ломает свою трость пополам как раз в тот момент, когда главарь замахивается ножом. Ориентируясь по звуку, Мэтт уклоняется, и лезвие проходит рядом с его лицом. Обломком трости он сильно бьет нападавшего по запястью. Тот с криком роняет нож на землю. Второй рукой Мэтт с размаху бьет его в горло, и главарь, задыхаясь, падает. На Мэтта кидаются остальные хулиганы. Две палки на четверых. Срабатывают отточенные на тренировках инстинкты, палки становятся продолжением рук Мэтта, орудием мести против школьных задир.
Хрустят сломанные кости, рвется кожа. Мэтт раз за разом заносит палки, пока те окончательно не ломаются. Тогда он бросает их и пускает в дело кулаки – природное средство самозащиты. Он использует пинки, тычки, удары локтями – и все это время слышит в голове ненавистное:
Сорвиголова.
Сорвиголова.
Сорвиголова.
Наконец, его окружает круг из стонущих тел. Главарь, всхлипывая, пытается уползти, но Мэтт перескакивает через остальных и хватает его за волосы.
– У-умоляю, – бормочет хулиган, – п-пощадите!
Мэтт бьет его головой об асфальт.
«Не». Еще удар. Стоны прекращаются.
«Зови». Еще удар.
«Меня». Еще один. Хулиган перестает шевелиться.
«Сорвиголовой!»
Мэтт отпускает волосы главаря, и, тяжело дыша, расправляет плечи. Окружающий мир преображается, звуки города вновь возвращаются. Гудки клаксонов, ругань в одном из домов неподалеку. Вечеринка, гулкие раскаты баса, которые Мэтт чувствует ногами.
Он оценивает масштаб нанесенного им ущерба. Что он должен чувствовать? Гордость? Силу? Торжество справедливости?
