– Подумал, не нужна ли отцу помощь с инвентаризацией, – Шон пожал плечами.
– Ясно. С вашего позволения, господа, у меня работа, – она кивнула Шону. – Рада была познакомиться, мистер Гаррис. К вашему отцу пока вопросов нет, но они еще могут появиться. А вот вам тут делать нечего.
И не дожидаясь ответа, она вышла из комнаты. Граймс последовал за ней. Когда дверь закрылась, Шон поежился:
– Ничего себе. Похоже, я наступил ей на больную мозоль. Что ей не понравилось?
– Это она еще мягко отреагировала, – я объяснил, как Канеша относится к тому, чем занимается ее мать. – Азалия, разумеется, делает, что хочет, и Канешу не слушает.
Шон рассмеялся:
– Я не так уж много общался с Азалией, но верю. Серьезная женщина!
Я вспомнил рождественскую стычку между Азалией и Шоном. Шон бросал свои вещи где попало, а Азалия довольно резко отчитала его – ведь он уже не маленький и должен сам убирать за собой…
– Обстановка недешевая, – заметил Шон и оглядел комнату. – Похоже, они богаты.
– Так и есть, – сказал я. – Шон, как ты догадался, что за мной нужно заехать?
– Я не хотел надолго оставлять Данте с Азалией, вернулся пораньше и решил заскочить, проверить, что тут делается. Вдруг тебе нужна помощь?
– Приезжаешь и видишь полный дом полиции, а меня допрашивает заместитель шерифа, – я покачал головой. – К такому ты точно не был готов. А уж я совсем не ожидал, что найду мистера Делакорта в библиотеке мертвым.
– Инфаркт? – спросил Шон. – Ты говорил, что в субботу, когда вы пили чай, ему стало плохо с сердцем.
– Может быть, это не просто инфаркт. Никому не говори, а то Канеша меня четвертует, но я подозреваю, что его отравили.
– Вот ужас, – сказал Шон. – Думаешь, это кто-то из родственников?
– Кажется, больше некому. Я провел с ним все утро, и, когда уходил обедать, он был вполне здоров, – я пожал плечами. – Может быть, конечно, кто-нибудь пробрался в дом и убил его, но скорее всего это кто-то один из домашних.
– Тогда не будем дожидаться, пока они появятся, и пойдем домой.
Услышав слово «домой», Дизель и Данте навострили уши. Я знал, что Дизелю гораздо лучше в родных стенах. Я и сам был не прочь ретироваться, но спохватился:
– Сумка! Она осталась в библиотеке, я не брал ее с собой, когда уходил на обед.
– Теперь она стала частью места происшествия, – сказал Шон. – Думаю, тебе ее не скоро отдадут.
– Ясно, – ответил я. – Но все равно обидно.
Тут я понял, как это глупо звучит. Мистер Делакорт погиб, а я переживаю из-за сумки. Без всего, что в ней лежало, я прекрасно мог обойтись. По крайней мере, некоторое время.
Шон, должно быть, угадал мои мысли, и похлопал меня по плечу:
– Да ладно, я все понимаю.
Мы направились к двери, но тут она резко распахнулась. Вошла Дафна Моррис со своим сыном Хьюбертом. Они остановились как вкопанные.
– Прошу прощения, – проговорила Дафна тоном умирающего лебедя. – Я не знала, что здесь кто-то есть.
Хьюберт набычился:
– Вот именно! Что вы тут забыли? Да еще с кошками и собаками. Надо было додуматься – подпустить их к старинной мебели. Если они что-нибудь поцарапают или нагадят на пол, вы заплатите!
Этот выпад Хьюберта застал меня врасплох, но Шон не растерялся:
– К вашему сведению, приятель, эти животные воспитаны лучше вас. Они умеют вести себя в доме и не пачкают ковры. А платить, скорее всего, придется вам – за то, что вы говорите с моим отцом в таком тоне.
Хьюберт скривился. Шон был выше его и лет на тридцать моложе. Я не думал, что мой сын устроит драку, но заметил, что на его щеках вспыхнул сердитый румянец.
Тут вмешалась Дафна. Она положила руку на локоть сына и сказала:
– Хьюберт, в самом деле, как ты себя ведешь? Эти люди – наши гости. Человека с котом пригласил мой бедный брат, а если Джеймс что-то решил, то не нам спорить.
Насколько я успел узнать Дафну, для нее это была очень длинная реплика. И, как ни странно, ее даже было можно расслышать.
– Извини, мам, – буркнул Хьюберт. – Я неправ.
– Мы сейчас все взвинчены, – сказал я, решив выступить в роли миротворца. – Миссис Моррис, я глубоко соболезную вам в связи с кончиной брата.
– Я тоже, – добавил Шон.
Хьюберт подвел мать к дивану, с которого я только что встал.
– Спасибо от всей нашей семьи. Мама очень любила дядю, и для нее это, разумеется, страшный удар. Как и для меня.
Тон у него был такой ханжеский, что я не сомневался: он уж точно не сильно огорчился из-за смерти дяди.
– Бедный милый Джеймс, – сказала Дафна угасающим голосом. – Покинул нас… Сердце все-таки не выдержало. Доктор говорил ему не перенапрягаться, но он же не слушал…
– Дядя Джеймс вообще никого не слушал, делал что вздумается, – сказал Хьюберт. – Ты сама знаешь. А надо было слушаться врачей.
– Хьюберт, – возмутилась Дафна, – Pas devant les étrangers
[16].
Чтобы понять ее, хватило даже моего французского, а Шон чуть не фыркнул вслух. Вот уж действительно, «не при посторонних». Хьюберт был настолько невоспитан, что ему, похоже, все равно, что и кому говорить.
– Если позволите, нам пора, – сказал я, глядя на Дафну. – Еще раз примите наши соболезнования.
Дафна кивнула, а Хьюберт плюхнулся рядом с ней на диван.
Мы с Шоном и наши четвероногие спутники вышли из комнаты. Во время нашей короткой беседы с Дафной и Хьюбертом они вели себя тихо, но стоило нам выйти на улицу, как они оживились. Дизель замяукал, обращаясь ко мне, а Данте запрыгал у ног Шона. Я не мог сдержать улыбки: так был рад выбраться из этого дома, что и сам был готов петь и плясать. Потом я вспомнил, что сказала Канеша. Возможно, мне предстоит вернуться сюда и продолжить работу с описью, если она решит, что это нужно для следствия.
Я не мог разобраться в своих чувствах и решил пока о них не думать. Мы с Шоном поехали домой, каждый на своей машине, и через пятнадцать минут мы с Дизелем обнаружили Шона и Данте на задней веранде. Шон раскуривал сигару, а Данте лежал у его ног.
– Мне надо расслабиться, – сказал Шон. – А ты как?
– Мне тоже не помешает расслабиться, только способ я выберу другой.
– Это твое дело. Если хочешь, оставь со мной Дизеля, я выпущу их с Данте побегать, а ты иди отдыхай.
Это явно было сказано с умыслом. Я рассчитывал некоторое время побыть с ним и, если удастся, поговорить, но сын давал понять, что не желает моего присутствия. Мне стало обидно, и в результате я почувствовал себя с ним неловко. Тем не менее я постарался улыбнуться:
