Приняв решение, я заснул. Рядом со мной заснул и Дизель, успокоенный тем, что хозяин перестал метаться.
На следующее утро я проснулся в начале девятого, на удивление бодрым, хотя и засыпал накануне с таким трудом. Дизеля на кровати не было, и я решил, что он спустился на первый этаж.
Через десять минут, в пижаме и тапочках, я пришлепал на кухню и увидел у плиты Шона в тренировочных штанах и майке.
– Привет, пап, – сказал он. – Омлет сейчас дожарится, кофе готов.
– Спасибо, – сказал я, налил себе кофе, сел за стол и огляделся. – А где Дизель и Данте?
– Во дворе. Я решил, пусть побегают, пока я готовлю завтрак.
– И давно они на улице? – Я сделал глоток кофе.
– Минут пятнадцать, – Шон помешал омлет на сковороде.
– Пожалуй, я их впущу, – сказал я. – Когда я спускался, то слышал гром.
– Давай, а я тем временем дожарю гренки, – ответил Шон.
Я открыл дверь веранды, и увидел, что надвигаются темные тучи. Сидевший на крыльце Дизель, поднимаясь по ступенькам, несколько раз мяукнул. Данте я сначала не увидел, но когда позвал его, он выскочил из кустов азалии у забора и помчался ко мне. Он взбежал по ступенькам, и тут начался дождь.
– Смотрите-ка, я очень вовремя, – сказал я им.
Дизель дважды мяукнул, а Данте поднял на меня морду, пыхтя и высунув язык – он набегался и наигрался. Я проверил, нет ли у него на лапах земли и не рылся ли он на клумбе, но с радостью обнаружил, что лапы у него чистые.
– Ну ладно, тогда пошли завтракать, – сказал я. Звери первыми поспешили в дом, где на кухне Шон уже успел накрыть на стол.
Прежде чем садиться, я проверил миски с водой и кормом для Дизеля. Теперь я их ставил в кладовке на стол, чтобы Данте не воровал у кота еду. Я долил еще воды, досыпал корма и заметил, что Шон уже выставил корм пуделю.
Вернувшись за стол, я стал пить кофе, а Шон принес тарелки с омлетом и гренками.
– Я не жарил ни ветчины, ни бекона, – сказал он. – Надеюсь, ты не возражаешь?
Он сел напротив меня и взял вилку.
– Отнюдь, – сказал я. – Мне их и нельзя, холестерин повышается, и для желудка не полезно.
На столе лежала газета. Обычно я ее читаю за едой, но только когда завтракаю один – пусть даже Шон был, как видно, не в настроении разговаривать.
Несколько минут мы ели молча, я только сказал, как хорошо удался омлет, мягкий и сочный, и Шон ответил на похвалу улыбкой и кивком. Потом он сказал:
– Вчера ночью мне послышалось, что телефон звонил. Не Лаура?
Я собирался рассказать ему про звонок, но рассчитывал сначала поесть и выпить кофе. Мне до сих пор не верилось, что все это произошло на самом деле, и я надеялся, что кофе и еда вернут мне ощущение реальности.
– Нет, не она, – я сделал еще глоток кофе. – Мне велели не ходить в особняк Делакортов и угрожали, если не послушаюсь.
– Что?! – Шон едва не выронил вилку и положил ее на тарелку. – И что сказали?
Я пересказал короткую беседу, и Шон негодующе стиснул зубы.
– Это последняя капля, пап. Не ходи туда.
– Погоди, дай я расскажу, что было дальше, – и я рассказал о своем звонке Канеше и ее реакции, когда я назвал номер с определителя.
– Псих какой-то, – сказал Шон. – Я серьезно, незачем тебе лезть в этот дурдом.
Он яростно потер лоб правой рукой. Думаю, если бы он не постригся так коротко, то стал бы ерошить волосы.
– Не буду врать, я сначала подумал то же самое, но, поразмыслив, решил, что раз мистер Делакорт поручил мне работу, надо довести ее до конца.
Шону это совсем не понравилось, наоборот, он еще больше помрачнел.
– И ты меня, конечно, не послушаешь? Как вобьешь себе что-то в голову, так тебя и не переупрямить.
Я посмотрел на него с улыбкой:
– Точь-в-точь как один мой упрямый родственник. На букву «Ш», знаешь такого?
Шон сердито сощурился. Строптивый характер ему, безусловно, достался от меня. Он фыркнул; последний раз я слышал этот звук, когда ему было лет шестнадцать. В том возрасте у него была манера фыркать на меня за то, что я тупой и отсталый, и сердито уходить к себе в комнату. Справедливости ради надо сказать, что в пределах получаса он обычно появлялся с виноватым видом и просил прощения.
Сейчас он не ушел из-за стола, а сидел и мрачно сверлил меня взглядом.
– Я не передумаю, не надейся, – сказал я. – Тем более, мне кажется, что, во-первых, пока идет следствие, в доме будет полиция и заместители шерифа. А во-вторых, я надеялся, что ты пойдешь со мной и поможешь мне работать с описью. Ты бы меня очень выручил.
– Куда же я денусь, придется, – недовольно ответил Шон.
– Спасибо, – я вернулся к еде. Шон надулся, но больше спорить не стал.
Закончив завтрак, я сложил свою тарелку, ложку и вилку в посудомоечную машину.
– Пойду наверх, приму душ и оденусь, – сказал я. – Нам надо быть на месте чуть раньше десяти, так что будь готов к половине десятого.
– Обязательно, – Шон проглотил последний кусок гренка.
Дизель последовал наверх за мной и вздремнул на кровати, пока я мылся.
Когда я спустился около половины десятого, Шон, как и обещал, был уже одет. Он надел костюм, но без галстука, и вид имел элегантный и деловой – а еще он был очень красив. Глядя на него, я ощутил прилив гордости.
Данте в ошейнике и на поводке сидел у ног Шона.
– Отлично, – сказал я. – Сейчас я надену на Дизеля шлейку, и поедем.
Через пятнадцать минут я остановил машину позади «кадиллака»-олдтаймера, на котором явно приехал К. К. Пендерграст: мне подумалось, что это было бы как раз в его щегольском стиле.
Когда мы всей нашей компанией подошли к двери, нас уже встречал Трутдейл. Мы вошли, он закрыл дверь, и я представил ему Шона.
– А это Данте.
Трутдейл неодобрительно посмотрел на кота и пса, но ничего не сказал.
– Мистер Пендерграст и мисс Пендерграст ожидают вас в малой гостиной, – Трутдейл указал на комнату, где мы с Шоном были накануне.
Мы пошли вслед за дворецким, он открыл дверь и объявил, что мы прибыли, отступил в сторону, пропуская нас, и закрыл за нами дверь.
К. К. Пендерграст стоял у камина и обернулся, когда мы вошли. Александра расположилась в кожаном кресле темно-кровавого цвета. Пендерграст кивнул:
– С добрым утром, мистер Гаррис и мистер Гаррис-младший. Вижу, вы привели помощников, – сказал он, посмеиваясь.
Лицо Александры ничего не выражало, но когда Шон с Данте прошел вперед мимо меня, я заметил проблеск какой-то эмоции – интереса или раздражения?
