Мне совсем не хотелось слушать жуткие подробности, хватило с меня и тех трупов, которые я обнаружил сам. Я мысленно поблагодарил небеса за то, что не мне выпало найти Элоизу.
Стюарт продолжал:
– Когда она увидела, что у бедной Элоизы с лицом, она сразу поняла, в чем дело, – он содрогнулся. – У нее была дикая аллергия на арахис. В смысле, у Элоизы, а не у тети Дафны. Видимо, она что-то съела, а там оказался арахис, и тетя Дафна решила, что это было печенье, потому что на тарелке остались одни крошки.
– Жуть какая, – сказал Шон. – Ей надо было смотреть внимательнее, что ест, если она знала про свою аллергию.
– Она очень внимательно смотрела, – сказал Стюарт. – Какой бы туман у нее не был в голове, она знала, что арахис ей нельзя. И беречься, на самом деле, было незачем, дядя Джеймс запрещал его покупать, у него у самого была на арахис страшнейшая аллергия.
Я невольно вспомнил, как выглядел мистер Делакорт, когда я его нашел – высунутый раздутый язык, признак аллергической реакции. Мистер Пендерграст считал, что причиной смерти Делакорта был арахис. А теперь Элоиза… Как странно, две одинаковые смерти от аллергии в одном доме.
Тень воспоминания мелькнула в моей голове: кто-то из семьи говорил что-то важное на эту тему, но я не мог так сразу вспомнить, кто и что именно.
– Вообще аллергики ведь обычно имеют при себе эпинефрин, – Шон, нахмурившись, отставил кружку. – У меня была сослуживица с аллергией на пчелиный яд, она всегда носила с собой такой шприц вроде карандаша.
– Элоиза тоже носила, – вид у Стюарта разом сделался совсем больной. – Но тетя Дафна сказала, что нашла ее без шприца. Наверное, Элоиза забыла его у себя в комнате.
– Мне вот что интересно. Если в доме был запрещен арахис, откуда Элоиза взяла арахисовое печенье, ну, или не печенье, а что-то еще.
Ответ в общих чертах я знал и сам, но не удержался от того, чтобы высказать эту мысль вслух.
– Очевидно, кто-то принес это печенье в дом специально для того, чтобы убить сначала дядю Джеймса, потом Элоизу, – Стюарт откинулся на спинку стула, потрясенный собственными словами. – Но Элоизу-то за что было убивать?!
– Может быть, она знала, кто убил твоего дядю? – произнес Шон. – Может быть, это сделал Хьюберт, потому что ему не терпелось от нее избавиться. А может быть, его любовница, библиотекарша, как там ее зовут?
– Анита, – подсказал я.
Способна ли была Анита хладнокровно расправиться с собственной кузиной? Насколько я ее знал, она была законченной эгоисткой. Если такая чего-нибудь сильно захочет, то, пожалуй, не остановится ни перед чем, лишь бы заполучить эту вещь – или, в нашем случае, этого мужчину.
– Мой подозреваемый – Хьюберт, – Стюарт помрачнел. – Элоиза уже не первый год была ему в тягость.
– Может быть, решил, что так ему и большая часть дядюшкиных денег достанется, и жену можно убрать, – Шон допил чай и отставил кружку.
– Очень в стиле Хьюберта, – сказал Стюарт. Он взял Данте на руки, развернул к себе мордочкой, поцеловал в нос и потом спустил на пол. – Не будем больше это обсуждать. Пойду-ка я лягу в постель и постараюсь заснуть.
– Вот и правильно, – я встал и начал собирать пустые кружки.
– Спасибо за чай, – Стюарт поднялся, глядя в пол. – И спасибо вам, что поговорили со мной, вы мне очень помогли.
Его лицо слегка раскраснелось, я не знал, отчего – от смущения? Может быть, он просто не привык, чтобы его утешали?
– Нам вовсе не трудно, – сказал я. Мне было его очень жаль.
Шон хлопнул его по спине, и Стюарт покраснел еще гуще. Он пробормотал что-то, чего я не расслышал, и практически бегом выскочил из кухни. За ним пустились кот и пудель.
– Что я сделал? – изумился Шон. – Он понесся куда-то, словно им из пушки выстрелили.
Для человека, когда-то дружившего с геем вроде Стюарта, Шон был весьма непонятлив.
– А ты сам не догадываешься? – сухо сказал я. – Подумай минутку.
Шон некоторое время смотрел на меня, а потом настала его очередь краснеть. Он скрестил руки на груди и пару раз перевел дыхание.
– Этого мне только не хватало.
Зазвонил телефон.
– Кому не спится? – сказал я, протягивая руку к настенному телефону, и снял трубку.
– Добрый вечер. Я хочу поговорить с Шоном Гаррисом, – женский голос звучал бесцеремонно, почти грубо, словно его обладательница привыкла всеми распоряжаться. Я уловил легкий британский акцент.
– А кто его спрашивает? – Я был не в настроении любезничать.
– Будьте зайчиком, передайте, что звонила Лорелея.
Такая наглость переполнила чашу моего терпения:
– Я вам не зайчик! Я отец Шона, так что потрудитесь не разговаривать со мной, как с лакеем, – я не дал ей времени ответить и продолжал: – Сейчас я спрошу, хочет ли он с вами разговаривать, – я прикрыл трубку рукой. – Звонит какая-то Лорелея. Будешь с ней говорить?
Шон выругался.
– Скажи ей, пусть идет… – он не договорил, но все-таки протянул руку: – Давай, я поговорю с ней.
Я передал ему трубку, а сам подумал, что нужно срочно уходить. Но я не успел отойти достаточно далеко и услышал сердитый голос Шона:
– Лорелея, какого черта тебе надо? Я уже сказал: хватит мне названивать. Я не отвечаю на твои звонки, как тебе еще доступнее объяснить?..
Со второго этажа навстречу мне спускался Дизель.
– Удалось тебе немножко утешить Стюарта, а, приятель? – Я нагнулся, почесал его за ухом, и он благодарно замурлыкал как дизельный двигатель. – Давай-ка снова пойдем спать.
Но не успели мы устроиться на своих местах, когда внизу раздался звон и грохот. Я сбросил одеяло и помчался вниз, Дизель остался на кровати. Я вбежал на кухню, слегка запыхавшись и переводя дыхание, и оглядел открывшуюся передо мной картину.
Шон, опустив голову, стоял у раковины спиной ко мне. На полу вокруг валялись осколки кружек, из которых мы только что пили чай.
– Что тут творится? – спросил я, стараясь не повышать голоса. – Это ты все на пол побросал?
Грохот был такой, что ясно было – он в ярости швырял кружки об пол.
– Давай не сейчас, пап, – сказал Шон, не оборачиваясь. – Я все уберу, а кружки, будь они неладны, куплю новые.
– Я устал ждать, когда ты найдешь время и расскажешь, что с тобой происходит, – я шагнул вперед. – Можешь тянуть, только не удивляйся, что я сержусь и беспокоюсь. Сын, что с тобой творится?
Шон повернулся и посмотрел на меня долгим взглядом.
– А тебе-то что за дело? – его лицо покраснело. – Я не обязан отчитываться ни перед тобой, ни перед кем-то еще.
Он перешагнул через осколки и направился в кладовку.
