– Шон Роберт Гаррис, немедленно вернись. Не смей уходить, когда я с тобой разговариваю.
Шон обернулся и зло посмотрел на меня. Я с огромным трудом держал себя в руках.
– Что значит «что мне за дело»? Я твой отец. И мне небезразлично, что происходит в твоей жизни, особенно если тебя что-то мучает.
– Как внезапно у тебя проснулся интерес, – сказал Шон с лицом, перекошенным от злости. – Да, пап? А ведь последние четыре или пять лет тебе на меня было наплевать. Что же сейчас изменилось, а?
– Как ты можешь так говорить? – Давление у меня подскочило так, что заломило в висках. – Мы много лет созванивались по нескольку раз в месяц.
– Не созванивались. Это я тебе звонил. А сколько раз ты снимал трубку и звонил мне первым?
Мне стало трудно дышать. Шон был прав, и это было ужасно: я действительно ждал его звонков, а сам почти никогда не звонил ему, разве что в день рождения. Но почему? Знал, как он занят на работе, и не хотел отвлекать? Эта отговорка вдруг начала мне казаться совершенно неубедительной.
Шон подошел к столу и ухватился обеими руками за спинку стула, словно ему нужно было на что-то опереться, чтобы не упасть.
– А когда я звонил, чтобы серьезно поговорить, ты отвечал какую-нибудь банальность, чтобы я отвязался – типа, все будет хорошо. Ты не хотел слушать, ну я и перестал рассказывать. Мы стали обсуждать всякую ерунду, твоего кота и что он еще сделал смешного.
– Шон, прости меня.
Я обидел сына и был бесконечно зол на себя. Теперь мне стало понятно, в чем дело. И нужно было объяснить ему это и надеяться, что он, может быть, поймет и простит.
– Ты прав, – сказал я ему. – Я тебя не слушал. Ты рассчитывал на меня, а я тебя подвел. Никогда себе этого не прощу. Единственное, что я могу сделать – рассказать, какими я сам вижу те годы, что прожил без твоей матери.
При упоминании о ней лицо Шона помрачнело.
– Расскажи, я слушаю.
Я глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.
– Ты помнишь, как тяжело она болела. Тогда я мог думать только о ней. А потом, вскоре после ее смерти, умерла тетя Дотти, и для меня это тоже стало ударом. Мне было очень больно, и, думаю, поэтому я отгородился ото всех, даже от детей… А потом я переехал сюда и на парковке у библиотеки подобрал котенка. И стал заботиться только о Дизеле, а он меня утешал и развлекал. Я выстроил себе тихий, спокойный мирок и закрылся в нем: работа и городская библиотека, больше в моей жизни ничего не осталось.
Шон молча смотрел на меня.
– Прошлой осенью случилось это убийство, и меня вытряхнуло из уютного гнездышка. Я начал понимать, что веду себя как эгоист. Но я даже не представлял, как сильно все это тебя ранит.
Я подождал, пока Шон что-нибудь скажет, но он все так же молча смотрел на меня.
– Ты меня понимаешь? Сможешь меня простить?..
Внутри у меня все переворачивалось. Неужели я навсегда разрушил отношения с сыном?
– Пап, нам всем было плохо, – голос Шона звучал хрипло. – Мы с Лаурой были просто раздавлены, представить не могли, как это, остаться без мамы, – он судорожно вздохнул. – А потом нам стало казаться, что мы и тебя потеряли. Лаура справлялась лучше, чем я, вы с ней всегда были ближе. – Пока я искал слова, чтобы ответить ему, Шон продолжил: – И ты стал отдаляться… Продал наш дом, а нас даже не спросил. Уехал за шестьсот миль. Лаура перебралась в Калифорнию, а я остался сам по себе, – он помолчал. – Мне казалось, что ты нарочно от меня отгораживаешься.
Он смотрел на меня, и накопившаяся за эти годы боль стояла между нами почти осязаемой стеной. Его слова сыпались на меня, как удары. Ноги подгибались, и я с трудом подошел к нему.
– Шон, посмотри на меня.
Некоторое время он смотрел в сторону, потом наши взгляды встретились.
– Я теперь всегда буду готов тебя выслушать. И никогда больше не оттолкну. Вы с Лаурой для меня дороже всего на свете, – я перевел дыхание. – Прости, что ты столько из-за меня вытерпел. Но я это сделал не нарочно и никогда от тебя не отвернусь, клянусь тебе.
Я обхватил его и прижал к себе. Сначала он был напряженным, потом обнял меня. Его плечи задрожали, и он расслабился. Мы постояли так немного, потом я осторожно высвободился, шагнул назад и увидел, что Шон смотрит на меня, неуверенно улыбаясь.
– Спасибо, пап. Кажется, я понял, что с тобой происходило, – сказал он. – Если хочешь, я расскажу тебе, почему ушел с работы. Только пойдем на веранду, если ты не против. Там уютнее.
– Конечно. Только сначала надо убрать с пола осколки.
Я достал из шкафа совок и маленький веник, Шон собрал крупные осколки, а я подмел остальное.
– Прости за разгром, – сказал Шон, споласкивая руки над раковиной.
– Ничего страшного, – ответил я. – Мне хочется пить. Ты будешь что-нибудь?
– Просто воды, – сказал Шон. – Иди первым, я через минуту приду. Я запер Данте наверху, и он там, наверное, уже с ума сходит.
Он поднялся к себе, а я набрал стакан воды. Когда я вышел из кухни, навстречу мне по лестнице сбежал Дизель. Он замурлыкал, и в его голосе отчетливо звучал вопрос.
– Знаю, что поздно, – ответил я. – Но мы с Шоном идем на веранду поговорить. Пойдем с нами.
На веранде я зажег только одну слабую лампу. В ее неярком свете мы уселись: я в кресло, Дизель растянулся рядом на старом диване. Через пару минут к нам присоединились Шон и Данте. Пудель сразу подошел к сетчатой двери и поскреб ее лапой. Шон рассмеялся и выпустил пуделя во двор.
– Эй, Дизель, а ты как? Хочешь наружу?
Дизель взглянул на Шона и зевнул.
– Кажется, нет, – он снова усмехнулся, отпустил дверь, и она захлопнулась. Шон сел в другое кресло в нескольких шагах от меня и сделал глоток воды из чашки, которую я для него там поставил. Он немного помолчал, глядя в пол.
– Пап, я не рассказывал тебе не потому, что мне было страшно, а потому, что мне стыдно, – он покраснел. – Ты решишь, что я кретин, раз попал в такую тупую ситуацию.
– Меня не стоит стесняться, – мягко сказал я. – И я никогда не буду думать, что ты кретин. Я ведь и за некоторые свои поступки до сих пор сгораю со стыда.
– Ну, тогда слушай. Эта Лорелея, которая сейчас звонила, моя бывшая начальница. Ей сорок с небольшим, и она очень крутой профессионал, одна из самых влиятельных фигур во всей конторе, – он помолчал и снова сделал глоток воды. – А еще она пожирает мужчин и выплевывает косточки, – он опять покраснел. – Последние полтора года мы с ней вместе готовили два крупных судебных процесса, я вкалывал по сто часов в неделю. Мы много времени проводили вместе, по крайней мере сначала, а она… она очень хороша собой.
– И вы перешли от чисто деловых отношений к личным, – я постарался не выказывать удивления, но все-таки не ожидал, что он свяжется с женщиной почти на двадцать лет старше. В старших классах и в колледже его интересовали только ровесницы.
