– Что вас так напугало, Лидия Ильинична? – поотечески заботливо спросил Алексей и даже пристроился на соседний стул.
Она сразу как-то обмякла:
– С чего вы взяли, что «напугало»? Ничего не напугало. Я вообще ничего не боюсь.
Ох, как это было знакомо!
– Ну хорошо, не боитесь, и правильно. Правда, у нас уже четыре трупа по этому делу, из них двое свидетелей. Но вам бояться нечего. Вы ничего не видели и никого не знаете.
Алексей быстро встал со своего места и вернулся в кабинет. Интересно, встретилась она с Иваном или нет. Он набрал его номер.
– Нет, я ее не видел, – сказал Иван, – а что, ее тоже пригласили? Интересно было бы ей в глаза посмотреть.
Анну Корчак опознал и «телефонист» Вениамин по кличке Веник, который тут же рассказал, как она наняла его вырубить Ивана Горчакова. Для чего ей было это надо, он не знал.
Анна начала волноваться. Пока не привели в наручниках Веника, она сохраняла полное спокойствие, а теперь, слушая, как уверенно он дает показания против нее, сникла.
А Лидия Машкова ее не опознала
– Правда, правда, никого из этих женщин никогда не видела, – как первоклассница у доски бормотала она. Снова вглядывалась и снова повторяла эту фразу.
– Все, вы можете идти, – поставил точку в ее мытарствах следователь.
Алексей поймал ее взгляд и вопросительно поднял брови. Она быстро отвернулась и почти выбежала из кабинета.
Вызвали конвойных, подписали документы. Отпустили понятых, адвокаты тоже раскланялись.
– Чем ты так ее напугал? – удивленно спросил Константин Петрович.
– Я-то ничем, а вот гражданин Филиппов точно чем-то напугал. Такой ужас был в глазах, как будто мертвеца увидела. Вот бы разговорить барышню, только боюсь, не получится. На завтра она, кстати, вызвана для допроса. Ты уж, Константин Петрович, не подкачай.
– Ты кого для нее намечаешь для очной ставки?
– Я? Да никого. По фотографии она никого не опознала. А Махов – фигура гипотетическая. Пропал, как в воду канул. Я думаю, конечно, что это он, больше некому.
И Алексей положил перед следователем фотографию, которую откуда-то достал, как фокусник.
– Ух ты, – удивился Константин Петрович, – как киноактер прямо. Где их, таких красивых, делают?
Он помялся, переставил какие-то предметы на столе, вдохнул, выдохнул и сказал:
– Мне бы еще Наталью Сергеевну Голицыну допросить.
Алексей перестал дышать.
– Ты чего так испугался-то? – засуетился Константин Петрович. – Как свидетеля, только как свидетеля.
– Чего свидетеля? Она все, что видела и знала, давным-давно рассказала.
– А для чего с ней Фомин покойный встретиться хотел? А? Ты где ее прячешь? Я ей уже две повестки послал. Охрана в подъезде говорит, мол, с тобой уехала в ночную тьму. Где она? На работе тоже нет, врач в поликлинике глаза прячет, больничный, видишь ли, у нее. А что за заболевание, не говорит. В общем, понятно, что ты ее скрываешь. Давай, привези ее хотя бы в опорный пункт. Мне вот так с ней поговорить надо.
И Константин Петрович, выразительно проведя ребром ладони по своему горлу, решительным жестом закрыл папку с протоколами допросов, как припечатал.
Так, ситуация осложняется. Конечно, по большому счету он поступает непрофессионально. Где это видано, чтобы фигурант по делу скрывался в квартире оперативника? Это только в кино такое возможно. А тут не кино, а самый что ни на есть детективный детектив. И убийства самые настоящие, и заказчик, кажется, найден. Только исполнитель пока на свободе. И от этого мурашки по коже. Страшно не за себя, а за нее, за Наталью.
Иван вернулся домой и достал дневник Анны Дмитриевны. Хотелось что-нибудь найти о родственниках. Эту самую Анну Корчак он не помнил. Ничего не шевельнулось в душе. Никаких родственных чувств. Почему его никогда не знакомили с дальними родственниками? Он знал только Петра Ивановича и Анну Дмитриевну. Дед не в счет. Но даже бабушку он знал очень плохо. О ней никто никогда не рассказывал. Семью дяди Глеба он, получается, вообще не знал. Оказывается, у Алисы Семеновны, жены дяди Глеба, есть взрослая племянница. И, может быть, есть еще какие-нибудь родственники. Да есть же еще сестра Анны Дмитриевны. Может быть, она нуждается? Взять и поехать к ней! Но сначала дневник. Почерк у Анны Дмитриевны был четкий, учительский. Каждое слово было понятно. Все запятые на месте. Красная строка соблюдалась четко, прямая речь выделена кавычками. Иван поймал себя на мысли, что ему приятно держать в руках эту тетрадку и читать. Глядя на даты в дневнике, он пытался вспомнить, что он делал в это время. Нет, не было никаких ассоциаций. Хотя вот этот день он тоже помнил хорошо. Это был его день рождения, 6 лет. Анна Дмитриевна исписала об этом событии два листа мелким убористым почерком. Мама в тот день была необыкновенно хороша. Иван помнил, что ему все время хотелось до нее дотронуться, вдохнуть запах ее духов. И она тоже все время прижимала его к себе, целовала, гладила по волосам, держала за руку. Накануне она прилетела с гастролей из Чехословакии и привезла целый чемодан подарков. Конечно, в основном содержимое чемодана предназначалось ему, но был томик Ахматовой для деда, необыкновенно мягкие туфли для отца и белая блузка для Анны Дмитриевны. Этой кофточке было посвящено много эпитетов. И, конечно, отдана дань маминому вкусу. Надо же, он помнил и эту блузку, и тетю Аню с блестящими от счастья глазами. Они с дядей Петей тогда только что поженились, и молодая жена еще стеснялась новых родственников и никак не ожидала подарка от мамы. Боже, какое это было счастливое время! Через месяц был день рождения у мамы, и дядя Петя подарил ей серебряную диадему с драгоценными камнями. Он потом дарил только золото и платину, но мама больше всего ценила тот его дар. Петр Иванович тогда не был богат, скорее, беден, но нашел возможность отблагодарить родственницу за внимание к его молодой жене.
Тетя Аня очень привязалась к племяннику. Мама часто была на гастролях, репетициях. Почти каждый вечер она была занята в спектаклях. И тихая тетя Аня встречала Ванечку из школы, учила с ним уроки, водила его в кружки и спортивные секции. Лет в одиннадцать он вдруг увлекся плаванием. Тетя Аня специально ездила по бассейнам Москвы, чтобы найти подходящего тренера, безопасный маршрут от дома, хорошее качество очистки воды. Три года она возила его в Измайлово на тренировки, развлекала разговорами в дороге, проверяла, хорошо ли он вымылся в душе. С ней было весело и интересно. Она много знала обо всем и была интересным собеседником. С дедом было тоже интересно, но он, даже с внуком, оставался профессором. А тетя Аня была своя, простая. С ней можно было спорить, нести всякий бред вроде изобретения вечного двигателя или просто молчать и слушать, как шуршат листья в Измайловском парке. В выходные Иван был всегда дома, потому что это были дни, когда дома были родители. Он был счастлив, старался все время попадаться им на глаза, подлезал под руки, чтобы его приласкали. Лет с двенадцати он стал сдержаннее, но никогда не уклонялся ни от ласк, ни от поцелуев.
