– Слушаю, – сказал Иван.
– Ты что-нибудь знаешь о твоей тетке – Алисе Семеновне Горчаковой?
– Ну, кое-что. Кстати, фамилию она не меняла, осталась на девичьей. Как же? Забыл фамилию, но вспомню. Погоди, что-то птичье. Петухова? Курочкина? Гусева? Вспомнил! Фамилия ее Журавлева, вот как.
– А почему она фамилию не сменила – удивился Алексей, – такая звучная у вас фамилия?
– Потому что звучная, потому и не сменила. Она коммунисткой была и не хотела ничего общего иметь с дворянской семьей.
– Как же замуж вышла? – опять удивился Алексей. – Знаешь, там какая-то мутная история с этим замужеством, – подумав немного, ответил Иван. – Мама с папой и дедом обсуждали как-то на кухне, когда я якобы спал, что дядя женился на спор. Вроде бы он не доказал какую-то теорему и женился на сестре своего однокурсника. И любви там никогда не было. Мы встречались крайне редко, дядя Глеб только к деду приезжал. Я ведь один на всех был, и со мной вся родня возилась, кроме тети Алисы. Даже дядя Глеб как-то меня на корт возил – в теннис играть. Сам он, кстати, тоже очень неплохо играл.
– Ты еще и в теннис играешь?
– А как же? Языки, плавание, теннис, гребля, танцы, этикет – меня же на дипломатическую службу с малолетства готовили.
– А ты знал, что он был любовником матери Лидии? – Знал, мама рассказала незадолго до смерти. Только он не мог быть ее, Лидии то есть, отцом, это точно. С генетикой не поспоришь. У нас у всех группа крови или вторая, или нулевая, а у нее третья. Родственники это давно установили, да и дядя Глеб генетическую экспертизу провел и в Союзе, и за границей. Мама говорила, что до дяди Глеба мать Лидии тесно общалась с рабочим сцены из Большого театра. Наверное, Лидия – его дочь.
– Так, это понятно. Что еще можешь рассказать про Алису Семеновну?
– Да ничего вроде. Я очень удивился, когда она пришла на похороны Петра Ивановича и Анны Дмитриевны и племянника своего притащила. Впрочем, племянник, наверное, ей нужен был для сопровождения – мне она показалась очень слабой.
– Слушай, Иван, а ты с ней после отъезда Глеба Ивановича встречался? Она вообще с кем-нибудь из членов семьи контактировала?
– Я точно знаю, что папа и дядя Петя ее материально поддерживали первое время, а потом дядя Глеб нашел возможность пересылать ей деньги. Она точно не бедствовала. Я помню, мы как-то ехали с папой в Шереметьево за мамой – она с гастролей прилетела – и увидели Алису Семеновну за рулем навороченной иномарки. Я сейчас не вспомню, что это была за машина, но точно выше классом, чем наша. А мои родители были отнюдь не бедными людьми.
– Вот даже как?
– И еще вспомнил. Был юбилей деда – то ли восемьдесят, то ли семьдесят пять, она пришла с подарком – подарила компьютер. Это тогда была роскошь. Не знаю, персонально от нее был подарок или от дяди Глеба тоже. Юбилей праздновался очень широко, народу было человек двести – дипломаты, поэты какие-то, родственники, одноклассники – вся Москва. Одеты были по-разному в зависимости от достатка. Правда, никто внимания на это не обращал. Люди подготовились – стихи самодельные читали, под гитару песни пели, тосты произносили на разных языках – все с юмором, весело. Смеху было! А она пришла вся в бриллиантах и мехах – верх безвкусия – и произнесла какую-то слезливую речь, кстати, очень невнятно, только испортила впечатление о семье.
Он помолчал, а потом добавил:
– Мама пела «Заздравную», до сих пор голос в памяти звучит.
Алексей осторожно спросил:
– А родители твои к ней как относились?
– Не знаю, Леш, по-моему, никак. Точно не дружили. Тетя Аня ее сначала опекала, а потом, по-моему, устала от ее нытья. В семье было не принято упиваться своими несчастьями. Кстати, снова о юбилее. Дед тогда уже болел, юбилей был для него последним, это все понимали, но старались виду не показывать и доставить ему удовольствие. Еще помню, что она на этом банкете постоянно кого-нибудь задирала. Пристала к жене испанского посла, не помню уже, с какими претензиями. Что-то ей доказывала, от нее что-то требовала. Тетя Аня и мама ее с трудом увели. Да, кажется, ее после этого отправили домой. Точно! Она еще на следующий день звонила нам и выясняла отношения с папой.
– Значит, характер у нее – не сахар? – уточнил Алексей.
– Слушай, а ты почему ей интересуешься? – вдруг всполошился Иван. – Она что, причастна к убийству?
– Пока не знаю, – честно ответил Алексей, – но то, что она внушала этим двум, даже трем дурам, что они имеют право на наследство, это установленный факт. Адресок, кстати, не подскажешь?
– Да я и не знаю, могу завтра у Елены Дмитриевны спросить, может быть, она знает, хотя тоже вряд ли.
– Да, а как Елена Дмитриевна? – поинтересовался Алексей.
– Спасибо, хорошо, – очень светским тоном ответил Иван, – сегодня ей сделали операцию. Доктор говорит, что все прошло очень удачно, через месяц она будет ходить. Пока она под наблюдением в реанимации. У них это по-другому называется, но суть одна. Завтра меня к ней пустят. Я с ней повидаюсь, увижу, что все хорошо, и послезавтра вернусь в страну. Вот такие планы.
– Хорошо, прилетай «в страну», – заключил Алексей и закончил разговор.
Вот так. Брак на спор, любовница почти в открытую с чужим ребенком, жизнь за границей без семьи – ничего хорошего в этой жизни, похоже, у Глеба Ивановича не было. Осталась жена с чувством мести. Или, если брак без любви, может быть, и не было никакой мести, просто безразличие? Для чего тогда этот спектакль с завещанием? Надо, пожалуй, предупредить Константина Петровича об этом фигуранте. А вдруг? Хотя вряд ли старушка могла организовать серию убийств. Или что? Могла? И племянник еще имеется, тоже пока темная лошадка. Если Анна Корчак – его приемная дочь, то он вполне мог быть причастен к этому делу. Надо бы на него посмотреть.
– Миша, раздобудь мне адрес Журавлевой Алисы Семеновны, лет примерно семидесяти-восьмидесяти. Как будешь готов, поедем.
Алиса Семеновна проживала в пределах Бульварного кольца в трехкомнатной квартире на пятом этаже. Подъезд был чистым, в будочке сидела и вязала на спицах пожилая консьержка, в просторном вестибюле стояло несколько разноцветных детских колясок и подростковый велосипед. Все чинно, прилично. Алексей и Миша Некрасов предъявили удостоверения и были препровождены до лифта. В лифте не было никаких надписей, кроме инструкции по пользованию, было чисто, одна стена даже была зеркальной. Опять же прилично.
Алиса Семеновна открыла не сразу. Долго изучала в глазок стоящих перед дверью людей, потом еще долго рассматривала удостоверения, командуя при этом: «Подвиньте правее, опустите ниже, чтобы мне было видно». Наконец, дверь была приоткрыта, и снова повторилась процедура опознания. Миша от нетерпения переминался с ноги на ногу, Алексей стоял с невозмутимым видом, позевывая и разглядывая трещинки на стене.
– Что вам, молодые люди? – женщина явно не собиралась пускать их в квартиру.
