Наталья бросилась поднимать бумаги, а оба Михаила от неловкости остались на диване.
– Ну спасибо, Владимир Федорович, – с облегчением сказала Наталья, когда бумаги были возвращены на стол, – мы тогда пойдем.
– А этот молодой человек с вами – кто? – Владимир Федорович снова взглянул на диван из-под очков.
– Это лейтенант Некрасов, – сказала Наталья, – он сегодня меня охраняет.
– А!
Все трое чинно вышли из кабинета.
– Ну что? Можно я в отделение зайду на одного больного взглянуть? – спросила Наталья Михаила Некрасова.
– Только вместе со мной, – быстро ответил тот, помня о наставлениях майора Пронина.
Наталья усмехнулась:
– Ну смотрите, вы сами напросились. Да, а с этим товарищем что делать? – она в упор посмотрела на Мишу Стукалова, который нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
– А что с ним делать? Видимо, отпускать.
– И как я теперь мимо охраны пойду? – ломающимся басом спросил парень. – Вы, прежде чем человека хватать, спросили бы, надо его хватать или не надо, а то налетели. Теперь выведите меня отсюда, а потом идите, куда хотите.
– А вот пусть тебя охранник в милицию сдаст, – мстительно сказал лейтенант, – не будешь врать, а то «мать заведующая». Да ты своей родной матери должен в ножки поклониться, она ведь из-за тебя санитарит, а могла бы более приятное место найти. Подождешь, пока Наталья Сергеевна все свои дела сделает.
– Вот еще, – не слишком убедительно фыркнул парень и обреченно прислонился спиной к стене, предвидя длительное ожидание.
– Я быстро, – сказала Наталья и пошла вглубь отделения.
Миша почти вприпрыжку вынужден был ее догонять. Двери и стены между палатами в отделении были стеклянными, поэтому все было видно всем и каждому, кто проходил по коридору. Больных, как их представлял лейтенант Некрасов, не было. То есть в палатах стояли какие-то прозрачные ящики, вокруг которых суетились женщины и мужчины в таких же, как у Натальи, костюмах, прикрытых либо голубыми халатами, либо фартуками, что ли. Михаил никак не мог определить принадлежность этой одежды к какому-то определенному виду: такие хламиды с завязками без рукавов. Около каждого ящика стояли аппараты со светящимися лампочками. И все это звенело, пищало и булькало на все лады. Миша представлял себе, что значит «лечить». Это «больной, высуньте язык, дышите, не дышите, выпейте таблеточку, предоставьте место для укола». Тут было все как-то не так. Никто никаким больным ничего не говорил. Разговаривали только врачи и сестры между собой. Наталья вошла в палату, Миша – за ней.
– Привет, Максим, – сказала она мужчине с русой бородкой.
– Здравствуй, Наташа, – ответил он, выйдя из-за стола, за которым что-то писал в растрепанную тетрадь.
– Ну, как тут мой любимый детеныш?
– Да как-то не очень. Пришлось накрутить параметры, кислород задрать, перевести на полное парентеральное питание, в общем…
Он говорил это и шел за Натальей, которая, вымыв руки и надев маску, подошла к ящику с прозрачным колпаком, накрытому теплой пеленкой. Внутри ящика оказался – Миша заглянул – малюсенький ребенок размером с небольшого котеночка, весь в проводах и прозрачных трубках, заполненных какой-то жидкостью. Миша вдруг почувствовал к этому маленькому такую жалость, что вынужден был отвернуться. Такой крошечный, а уже болеет. Наверное, простудили.
Наталья надела на руки прозрачные перчатки и просунула их внутрь ящика. Ее рука показалась огромной, по сравнению с ручонкой малыша, которую она стала поглаживать, что-то при этом шепча. Миша невольно посмотрел на свою ручищу и подумал, что никогда не смог бы просто взять на руки такого ребенка, не то что лечить. А ведь ему еще куда-то капают все эти прозрачные лекарства! В вену?! Неужели у него есть вены? Конечно, есть, иначе куда капает эта жидкость? Голова у Миши закружилась, видимо, от усталости, и он, осторожно ступая своими огромными ножищами, добрался до стула, на котором прежде сидел доктор Максим, и почти упал на него, опустив пониже голову и старательно повторяя «про себя» детское стихотворение: «Вышел месяц из тумана, вынул ножика из кармана». Далее текст разительно отличался от оригинала: «Труп бомжихи раскромсал, вытер нож и убежал». Это был безотказный метод отвлечения при неприятных ситуациях, который всегда помогал. То ли считалочка была особенной, то ли текст тематически близким. Вот и сейчас быстро полегчало, Миша осторожно огляделся. Таких ящиков в помещении было шесть. Значит, шесть таких крошечных детишек имеют шанс вырасти. Надо будет потом Наталью Сергеевну спросить.
Наталья вдруг строго что-то сказала доктору Максиму, закрыла отверстия ящика и подошла к Мише.
– Пойдемте.
Выходили из отделения молча, было заметно, что Наталья расстроилась. Максим провожал их до выхода, что-то виновато объясняя.
– Знаешь, ты скажи сестре, чтобы она температуру кювеза лучше контролировала, – сказала на ходу Наталья, – внутри прохладно.
Доктор Максим опять что-то сказал на совершенно тарабарском языке, вроде того, что температуру-то он контролирует, но у ребенка что-то такое с обменом веществ…
Дальше Миша слушать уже не мог, потому что в поле зрения оказался его тезка – главный сегодняшний злодей – Миша Стукалов, который по-прежнему подпирал стенку, отворачиваясь от маленькой женщины в униформе зеленого цвета, которая что-то говорила, пытаясь заглянуть ему в лицо.
Наверное, мать, решил лейтенант, вот не повезло ей с таким-то сыночком.
В это время женщина каким-то очень нежным движением пригнула голову парня и крепко его обняла. Во как! Он ее подводит под статью, а она его обнимает. Михаил даже остановился от удивления. Надо же! Обнимает!
– Что стоим, кого ждем? – спросила тихонько Наталья.
– Что? – Миша с трудом оторвался от странной картины.
– Я спрашиваю, кого ждем, пошли уже. – Ага, пошли. А этого будем забирать?
Он кивнул в сторону мальчишки, да-да, самого настоящего мальчишки, который, похоже, плакал. И таким он показался лейтенанту Некрасову маленьким, что пришлось снова удивиться. Что за день сегодня?
Наталья, между тем, подошла к санитарке и тронула ее за плечо:
– Алевтина Николаевна, мы пойдем, пусть Миша с нами выйдет.
– Да, Наталья Сергеевна, спасибо, – сказала женщина. – Иди, – слегка подтолкнула она сына, развернув его к выходу, как тряпичную куклу.
Миша пытался ее разглядеть и не мог. То есть он видел глаза, рот, лоб, но, если бы его попросили описать лицо, он бы точно его себе не представил. Хотя женщина показалась ему симпатичной, хотя и старой, конечно, лет сорока.
Да, странный день. Вообще, пора было заниматься своими прямыми обязанностями – охранять Наталью Голицыну.
Странный был день. Еще только час дня, а солнце печет, и время отсчитывает последние часы майских выходных. Так хотелось на дачу, в шезлонг рядом с бассейном, чтобы ни о чем не думать, а просто лениво поджариваться под теплым солнцем. Но надо было возвращаться и сидеть дома. Это странное выражение «сидеть дома» Наталью всегда очень веселило. Почему именно «сидеть»? Ведь можно ходить, стоять, лежать. Хотя слово «лежать» более уместно для больного. «Я лежу дома» – значит, болею, но так себе, может, ОРЗ банальное или радикулитец такой легонький. А вот «он лежит дома» может означать все, что угодно: от ерунды до тяжелого неизлечимого заболевания (тьфу, тьфу, тьфу). Но «сижу дома» – это какое-то обреченное состояние. Оно скорее обозначает невозможность покинуть квартиру. Какие глупости лезут в голову, хотя надо же о чем-то думать, потому что Миша молчит, сосредоточенно глядя перед собой, и поговорить не с кем. Лихо остановившись перед входной дверью, Миша выскочил из машины, открыл дверь Наталье и как-то особенно галантно подал ей руку. Наталья оперлась на его твердую ладонь и легко соскользнула с сидения.
