Колокола умолкли, и внутри началась церемония. Наружу вылетали слова песнопения, и толпа хором повторяла их:
— Те Deum laudamus…
Приникнув к своему окну, Жилетта тоже слушала эту ликующую молитву. Только что Франсуа и его невеста прошли мимо, даже не бросив взгляда на дом. Ни тот, ни другая ни на миг не задумались о ней. Жилетта не вызвала у него ни интереса, ни беспокойства, а у нее — ни любопытства, ни ревности. Одним она была забыта, другой — неведома; это выглядело так, словно ее и не существовало вовсе.
Те Deum laudamus… Тебя, Боже, славим… Спасибо тебе, Господи, что сделал меня шлюхой! Спасибо, что дал мне мужчину, а потом отнял его у меня! Спасибо, что обманул! Жилетта закусила губы, чтобы не богохульствовать. Сейчас она покинет этот дом, в котором ей ничто не принадлежит, и вернется к мадам Гильеметте. А потом, через несколько лет, когда очарование юности пройдет, мадам Гильеметта избавится от нее, и она отправится в другой дом на улице Глатиньи, уже не такой известный. Еще через несколько лет она докатится до дома свиданий в квартале бедноты. Потом настанет миг, когда ее не возьмут ни в один бордель, и ей придется отдаваться нищим прямо на улицах, на голой земле, задницей в канаве…
Такая вот она, шлюхина жизнь. А ведь Жилетта из Берси была именно шлюхой. Просто ей хватило безумия забыть об этом…
Пока в соборе шла церемония, Жилетта пыталась приготовиться к тому будущему, которое ее ожидало. Единственно, откуда она могла черпать силы, это из своих воспоминаний. Они принадлежали только ей, они были ее собственностью, даже худшие, и никто не сможет отнять их у нее. Но сверх всего — то, что происходило во время беспамятства Франсуа. Хотя это были самые бедные и заурядные воспоминания: он болел, она была счастлива, и ничего больше. Но зато в то время он принадлежал лишь ей одной. Только она да Бог знали об этом, и она не забудет тех дней до самой своей последней минуты.
Вдруг Жилетта застонала. А пояс? Ей придется расстаться с золотым поясом, под страхом навлечь на себя такую же кару, которой подвергли несчастную Раулину ла Шаботт!.. Она задрожала всем телом. Она не сможет! Нет, она ни за что не сможет! Этот пояс стал для нее всем. Расстаться с ним — значит потерять все. В нем — ее гордость, ее счастье, смысл существования, жизнь…
Она развязала золотой пояс и провела им по щеке. Какой он мягкий! Как шелк. Но в то же время золотые нити наверняка должны быть прочнее канатов, которыми тянут баржи… В первый раз Жилетта улыбнулась. Конечно же нет, никогда она с ним не расстанется… И как только она смогла быть настолько глупой, чтобы поверить в это?
Она встала на табуретку, сделала скользящий узел, привязала другой конец к потолочной балке и просунула голову в петлю. Окно было прямо перед ней. Какое-то время она стояла и улыбалась, лаская себе шею поясом, а внизу толпа пела о своей радости…
Колокола звонили во всю мочь. Вышел король, сопровождаемый дофином, рыцарями и благородными дамами. Франсуа и его невеста находились далеко позади, но Жилетта сразу же заметила их, идущих бок о бок. Ликующие крики толпы были столь громкими, что почти перекрыли гром колоколов. Тогда Жилетта оттолкнула табуретку ногой, и все исчезло разом: король и дофин, Франсуа с Ариеттой, колокола собора Богоматери и Париж…
Часть третья
РЫЦАРЬ СО ЛЬВОМ
Глава 14
ФРАНЦУЗСКАЯ МАДЕМУАЗЕЛЬ
Ариетта де Сенклер и Франсуа де Вивре прибыли в обитель Ланноэ утром 24 декабря 1360 года. За ними следовали тяжело груженные мулы — поскольку Ариетта приехала во Францию со всем своим имуществом, — а также небольшой отряд латников, которых Франсуа нанял в Париже, чтобы уберечь себя от неприятных встреч.
Однако Франсуа, не единожды проезжавший Ланноэ, не узнавал монастыря. Сейчас он был окружен высокой стеной, и у амбразур несли стражу солдаты. Ступив внутрь, Франсуа де Вивре объявил о себе, и скоро настоятельница вышла ему навстречу.
Франсуа поклонился крестной своего брата, представил ей ту, что вскорости должна стать его женой, и спросил об изменениях, случившихся в монастыре. Настоятельница объяснила, что укрепить его пришлось из-за войны. Дабы избежать любой нежелательной случайности, стража полностью отделена от сестер, но солдаты, тем не менее, имеют право бывать в часовне; ради этого настоятельница разделила ее перегородкой на две части. Монахини держатся в глубине, мужчины — рядом с алтарем…
Франсуа сообщил, что привез помилование для своего брата и хотел бы увидеться с ним. Настоятельница Ланноэ с трудом сдержала слезы. Жана здесь нет. Он отказался обосноваться в монастыре и обитает в какой-то хижине неподалеку… Франсуа хотел идти к нему туда немедля, но она его удержала.
— Не собираетесь ли вы жениться?
— Да, матушка.
— Тогда почему не сегодня же, в том самом месте, где заключили брак ваши родители? Сходите исповедаться; потом повидаете вашего брата и вернетесь к повечерию. Мы освятим ваш союз перед полночной мессой.
Франсуа поблагодарил настоятельницу. До этого он рассчитывал устроить венчание в Вивре, но если церемония произойдет здесь, она будет еще более волнующей… Явился монах-францисканец, и Франсуа исповедался. Он подробно рассказал о своей беспутной жизни в Париже, что, однако, нисколько не смутило святого отца; он признался также в том, что, прежде чем уехать, обнаружил Жилетту, висящую на золотом поясе, и считает себя отчасти виновным в ее смерти. На этот раз духовник проявил больше суровости, но отпущение грехов все-таки дал.
Франсуа осведомился о дороге к хижине и сразу же ушел.
Снег падал крупными хлопьями. Франсуа немного заплутал в этом мрачном холмистом лесу, но, в конце концов, заметил вдалеке дымок. Туда он и направился.
Это была пастушья хижина самого убогого вида, сложенная из диких камней. Посреди земляного пола имелся очаг, а вместо трубы — просто дыра в крыше. Услышав, как кто-то вошел, Жан, до этого спавший, одним прыжком вскочил.
Франсуа даже попятился, увидев брата. Волосы достигали тому до плеч. У него были висячие усы и длинная узкая борода глубокого черного цвета. На его худобу было страшно смотреть, изможденное лицо походило на маску мертвеца; под изодранным студенческим платьем виднелись впалая грудь и выпирающие ребра. Золотая булла казалась выросшей.
Франсуа был так потрясен, что даже забыл объявить своему брату новость, которую принес.
— Что ты тут делаешь?
Жан улыбнулся, обнажив почерневшие зубы.
— Сам видишь — живу.
— Но ведь так нельзя жить!
— Отчего же? Симеон Столпник тридцать пять лет прожил на колонне высотой с дерево. По сравнению с этим тут просто дворец. Я пью дождевую воду и талый снег, ем насекомых и грызунов, а время от времени какой-нибудь путник подает мне в виде милостыни кусок хлеба.
Франсуа вспомнил своего брата захмелевшим, среди девок, яств и вина. Он не понимал.
