Дверь раскрылась. На пороге стояли капитан апулийцев и де Барн.
– Доброе утро! – произнес тевтонец. – Мэтр Жак, по приказу бальи я передаю вас охране, которая будет сопровождать вас к месту казни. Могу ли я что-нибудь для вас сделать?
– Сир рыцарь! – ответил Жак. – Если это только возможно, не могли бы вы встретить на въезде в город некоего рыцаря, сира Макса из Гента по прозвищу Недобитый Скальд, и сопроводить его к нашему эшафоту, дабы он смог доставить без помех некое важное послание?
– Это вполне возможно, – кивнул головой де Барн. – Это тот самый рыцарь, что ворвался вчера в зал суда?.. Насколько я понимаю, речь идет о вашем помиловании.
– Вполне возможно, сир. Только, если вы его увидите, сразу же крикните, что вас послал Робер де Мерлан. У этого Скальда давние счеты с тевтонцами, и он может принять вас за врагов…
– Думаю, что мы сумеем с ним объясниться, – вежливо кивнул тевтонец и, развернувшись, покинул камеру.
Жак, как мог, привел в порядок одежду. В коридоре его ждал Робер.
– Интересно, где сейчас Скальд? – спросили они друг друга одновременно, оба нахмурились, а затем рассмеялись.
В коридоре кроме десятка солдат находились еще три человека в черном платье – то ли приставов, то ли помощников палача. Один из них – видимо, старший – подошел к осужденным. В руках у него были несколько кусков веревки и деревянные таблички. Там большими красными буквами были начертаны полуграмотные слова, которые, видимо, были призваны разъяснять зевакам, за что именно осуждены преступники. Жак разобрал слова «калдафзтво», «вазстанее» и отвел глаза.
– Извиняюсь, господа, – произнес пристав с опаской, – я человек маленький, а закон есть закон. Нужно бы вам, того, руки связать и повесить на грудь вот эти надписи.
– Вяжи, штафирка, – скривился Робер, складывая руки за спиной. – Да только туго не затягивай, чтобы кровь не остановилась.
Они вышли на улицу. Солдаты по команде капитана образовали заслон, и процессия медленно двинулась вперед.
– Как нас поведут, Риккардо? – крикнул Робер, обращаясь к капитану. – По всем улицам или коротким путем?
– Сеньор распорядился коротким, сир рыцарь, – ответил апулиец. – В городе столпотворение, все боятся беспорядков.
Казнь рыцаря, имя которого уже было хорошо известно не только в Тире, но и по всей Святой Земле, вызвала множество толков и привлекла огромное число зрителей. Улицы были запружены народом настолько, что два или три раза, чтобы пройти вперед, стражникам приходилось пустить в ход свои копья. Зеваки обсуждали осужденных, словно рыцарей на турнире. Робер, проходя мимо кучки ремесленников, услышал, как один говорит другому:
– Дурак ты, Ансельм! Рыцарь – вот этот, высокий, черноволосый красавец. А виллан – маленький, рыжий, с усами. Это ведь даже слепой разглядит!
Сир де Мерлан скривился и покосился на Жака – не слышал ли тот? Но его друг шел, глядя прямо перед собой, полностью поглощенный собственными мыслями.
Проходя по улицам города, Жак ощущал, как каждый шаг по направлению к месту казни удаляет его от мира живых и приближает к страшному порогу. Именно сейчас он вспоминал всю свою жизнь, и она представала перед его глазами так же отчетливо, как будто он вспоминал о событиях одного, недавно прожитого дня…
Внезапно Жак вздрогнул. Он услышал крик, который вдруг вырвал его из воспоминаний о ночах, проведенных с Зофи, а до нее – с молодыми батрачками на отцовской заимке, и вернул его в сегодняшний день. Чтобы понять, в чем дело, он развернулся в ту сторону, откуда он услышал голос. У входа в лавку со специями и благовониями, мимо которой их вели, стояли несколько сирийцев. Это были купцы-мелькиты из Мосула, Жак знал их, потому что они несколько раз сопровождали сюда Хафизу за покупками. Один из них снова что-то прокричал, обращаясь к товарищу, который стоял на противоположной стороне улицы.
– Он произнес ту же самую фразу, что и убитый посланник на нефе! – прошептал Жак, обращаясь к Роберу. – Теперь я ее узнал и запомнил!
– Словами не передать, как вовремя! – недовольно пробурчал в ответ рыцарь. – Не удивлюсь, если кто-то в толпе начнет размахивать половинкой монгольской деньги. Меня сейчас больше Скальд интересует.
Они вышли на площадь, когда солнце поднялось в зенит. Знать заняла места на балконах и в окнах домов. Городская стража оттеснила толпу по краям, освободив большую площадку. Там на утрамбованной земле стояла деревянная колода, а рядом с ней аркой, открывающей путь на тот свет, возвышалась мощная виселица. Под ней ожидали с десяток человек, среди которых выделялся один, в багрово-красной шапочке и коротком, едва достигающем бедер плаще. Апулийцы разомкнули строй, пропустили осужденных вперед, а сами, рассыпавшись, образовали вокруг места казни второе, внутреннее оцепление.
Жак ощутил, как между участниками предстоящего действа и зрителями пролегла незримая, но явственно ощутимая граница. За этой границей теперь гудела встревоженная их появлением толпа простолюдинов, привставали на балконах господа, а в окнах мелькали любопытные женские лица.
Перед самым оцеплением на земле были расстелены большие персидские ковры, а над ними сооружен пальмовый навес. Под навесом расположились нобили – тирский бальи, барон Ибелин с племянником Ги де Монфором, рыцарь Пьетро ди Россиано и участвовавший в судебном заседании архидьякон. Архиепископ Тира, по всей вероятности, не разделявший кровожадных устремлений своей паствы, на казни не присутствовал. Не было под навесом и Виттории. Впрочем, она могла наблюдать за ними, скрывшись за шторой одного из многочисленных окон.
– Слетелось воронье, – проговорил Робер, косясь в сторону навеса. – Не смогли нашей кровушки добыть в честном бою, так теперь наслаждаются, победители! Эх, чует мое сердце, что Скальд не успеет вернуться, и все, что ему останется, так это снять с виселицы наши тела.
– Ну что, будем прощаться, сир рыцарь? – спросил Жак, и голос его задрожал.
– Не дрейфь, пейзанин, – ухмыльнулся Робер, – все там рано или поздно окажемся. Жаль, что не в бою, ну да тоже не беда. Это язычники-северяне считают, что в рай попадают только воины, погибшие с оружием в руках, а наша святая церковь…
Опережая палача, к ним подскочил священник.
– А, это ты, послушник! – радостно окликнул его Робер. – Я-то думал, что перед смертью более ни одного знакомого лица не увижу…
– Не послушник, а монах бенедиктинской обители в Яффе! – ответил тот. – Побывав на небогоугодном суде, я еще в первый день, когда сии греховодники только собирались выносить вам приговор, отправил нарочного к Его Святейшеству, самому патриарху, дабы он своей духовной властью остановил беззаконное непотребство. При этом я нанял гонца, используя деньги, собранные мной как пожертвования нашему монастырю. Надеюсь, что сир рыцарь не позволит мне впасть в прегрешение и вернет затраченные средства.
– Сторицей, – ответил Робер. – Поройся в поясном кошеле и возьми оттуда ливр, святой отец.
