— Начальник полиции, — с живостью сказал король, — пусть он войдет. Он приехал кстати, — прибавил король, обращаясь к епископу.
Любопытство, возбужденное этой неожиданной сценой, отразилось на лицах придворных. Прошло несколько секунд, и начальник полиции, держа в руке толстый портфель, вошел.
— А, месье де Марвиль! — сказал король. — Вы приехали кстати. Надо разъяснить одну загадку.
— Государь, — сказал Фейдо, низко кланяясь, — присутствие монсеньера Мирпуа в Шуази объясняет мне, что ваше величество желает узнать.
— Монсеньор маркиз д'Аржансон, — доложил слуга. Министр иностранных дел вошел быстрыми шагами и, пользуясь своим преимуществом, переступил балюстраду кровати. Поклонившись королю, он сказал вполголоса так, чтобы придворные не слышали:
— Не угодно ли вашему величеству незамедлительно удостоить особенной аудиенцией монсеньора де Мирпуа, начальника полиции и меня?
— Разве это не терпит отлагательства? — спросил король.
— Не терпит, государь.
Людовик выпрямился и с исполненным достоинства видом, который он умел принимать, когда обстоятельства того требовали, объявил:
— Месье де Мирпуа, месье д'Аржансон, месье де Марвиль, проследуйте в мой кабинет и ждите там моих приказаний!
Названные люди поклонились и вышли, к крайнему недоумению прочих гостей, оставшихся в королевской спальне.
XV
Маркиз д'Аржансон
Озабоченный и задумчивый король сидел в большом кресле. Напротив него на табурете сидел епископ Мирпуа. Фейдо де Марвиль стоял перед столом, на котором лежал его открытый портфель. Ренэ Луи Войе де Польми, маркиз д'Аржансон, министр иностранных дел, стоял между королем и епископом, прислонившись к высокой спинке большого кресла. Эти четыре особы находились в кабинете короля.
— Государь, — начал маркиз д'Аржансон, — простите меня за то, что я вдруг приехал помешать вашему удовольствию, но обстоятельства серьезны, и преданных слуг короля не должны останавливать препятствия.
— Что случилось? — спросил Людовик XV.
— В Париже, государь, происходят самые странные вещи.
— Опять?
— Вашему величеству известны все донесения о Петушином Рыцаре, об этом человеке, которого никак не могут ни отыскать, ни схватить?
— Разумеется, месье.
— Вы не забыли, государь, дела княгини де Морсон, бриллиантов Аллар, открытой войны, объявленной графу де Шароле и пожара в его особняке?
— Я знаю все это. И знаю, кроме того, — ответил король с заметным неудовольствием, — что, будучи возмущенным присутствием в столице моего королевства отъявленного разбойника, я приказал начальнику полиции арестовать его в течение десяти дней.
Де Марвиль низко поклонился.
— Государь, — сказал он, — я сделал все, что мог сделать преданный подданный и верный слуга. Если мне не удалось исполнить ваше приказание, то лишь потому, что это оказалось невозможным.
— Месье Фейдо, — отвечал король, — я не сомневаюсь ни в вашей преданности, ни в вашей верности, но я вижу, что вы не смогли исполнить мое повеление.
Начальник полиции снова поклонился, на этот раз еще ниже, и промолчал.
— Государь, — продолжал маркиз д'Аржансон, слушавший Фейдо с явным нетерпением, — я умоляю ваше величество удостоить меня вниманием на несколько минут и позволить мне следовать по пути, который я считаю лучшим для достижения цели.
— Говорите, маркиз, — кивнул король.
— Государь, 31 января, то есть три недели назад, в продолжение двадцати четырех часов в Париже случились четыре происшествия, равно и необычные, и важные. Первое — похищение и попытка убийства Сабины Даже. Самая страшная и непроницаемая тайна окутывает это злодеяние. Кто похитил и ранил молодую девушку? Зачем ее похитили? Печально признаваться, но полиция до сих пор не знает, кто преступник и какая цель руководила им. Правосудие имеет предположения, но утверждать не может ничего. Второе происшествие, случившееся в ту самую ночь с 30 на 31 января — пожар в особняке Шароле. Тут сомневаться не приходится — особняк поджег Петушиный Рыцарь, предварительно его ограбив. Письмо Рыцаря, письмо столь остроумно дерзкое — которое вы читали, государь, — явно показывает, кто совершил это преступление.
— О, если бы Петушиный Рыцарь нападал только на графа де Шароле, — сказал Людовик, — я предоставил бы им обоим возможность бороться и не занимался бы ни тем, ни другим.
— К несчастью, государь, Рыцарь занимается не только графом. 31 января — ваше величество, вероятно, это помнит — я узнал, что агент Польши, посланный к его высочеству принцу Конти, должен прибыть инкогнито в Париж ночью через Венсенскую заставу. Я говорю об этом при монсеньоре Мирпуа, — продолжал д'Аржансон, понизив голос, — потому что это самый достойный и самый праведный из наших епископов, и я могу без опасения доверить ему самые важные государственные тайны.
— Я согласен с вами, месье д'Аржансон, — сказал король.
Епископ поблагодарил короля поклоном головы.
— Итак, — продолжал д'Аржансон, — получив это известие как министр иностранных дел, я должен был принять меры. Я поручил месье Фейдо де Марвилю арестовать этого польского агента так, чтобы тот не смог встретиться ни с кем. Вашему величеству известно, что случилось. В карете при задержании находился мужчина, а из нее вышла женщина. На другой день польский посланник приехал ко мне требовать немедленного освобождения его соотечественницы, которая, как он утверждал, являлась графиней Потоцкой. В карете и на графине ничего не смогли найти такого, что послужило бы поводом к обвинению. Мужская одежда бесследно исчезла, и пришлось предположить, что или графиня одарена необыкновенной ловкостью и имела в своем распоряжении исключительные средства для обмана, или что Марсьяль — начальник объездной команды — изменник. Прошлая жизнь Марсьяля свидетельствует в его пользу, однако надо было принять предосторожности — он посажен в крепость. Графиня осталась в Париже и принята в лучшем обществе. Ничто не подтвердило политического обвинения, предъявленного ей; согласно полученному мной донесению, польский агент направлялся в Париж с полномочиями звать на польский престол принца Конти, что было бы очень важно, — но, повторяю, ничто не подтвердило этого обвинения. Вчера я получил записку с совершенно таким же содержанием, как и в прошлый раз, где меня уведомляли о приезде польского агента. Я обнаружил ее на моем бюро, войдя утром в кабинет; никто из моих людей не мог сказать, кто принес эту записку, словно она упала с потолка или влетела в печную трубу. Я распечатал эту записку, как и первую. Почерк был тот же, только первая была безымянная, а вторая подписана именем…
— Каким? — живо спросил король.
— Петушиного Рыцаря, государь.
— Где эта записка?
— Вот она.
