Король вскрикнул от восторга. Амазонка проехала перед ним, быстро вынула из колчана стрелу, вложила ее в лук и пустила… Стрела эта была крошечной, забавной — она не могла бы причинить вреда. Стрела попала королю прямо в сердце… Амазонка исчезла… Людовик остался неподвижен, как будто стрела сразила его наповал.
— Снова она! — прошептал король, когда исчез последний вихрь пыли, поднятой быстрым галопом лошади. — Снова она!
Стрела лежала на балконе, король поднял ее и рассмотрел. Она оказалась настоящим чудом, поскольку была сделана из коралла, белые перья крепились изумрудными гвоздиками, а наконечник украшало бриллиантовое сердце. Именно это сердце и ударилось о сердце короля. Людовик обернулся со стрелой в руке и увидел Бине, державшего в руках петушка.
— Поистине сегодня день сюрпризов! — заметил король. — Ну, что сказал ювелир?
— Он предлагает за петуха девятьсот тысяч франков наличными, государь.
— Что ж, — сказал Людовик, улыбаясь, — если у Петушиного Рыцаря целая коллекция подобных вещиц, то о нем нечего жалеть.
Король еще не закончил, как за окном раздалось звонкое «кукареку».
— Ну, — сказал Людовик, — на этот раз это уж слишком! Я выясню, что это такое.
XX
Жильбер и Ролан
В нескольких шагах от салона королевского парикмахера Даже располагалась лавка чулочника Рупара, мужа Урсулы, приятельницы мадам Жереми и мадам Жонсьер.
В тот день, когда король провел в Шуази полное волнений утро, перед лавкой Рупара собралась толпа. Урсула стояла на верхней ступени, засунув обе руки в карманы передника, возвышаясь над собранием, как хозяйка дома, умеющая заставить себя уважать, за ней, слева, стояла мадам Жереми. Перед Урсулой на нижней ступени, прислонившись к стене, стоял Рупар, еще толще и румянее обыкновенного, слушая и говоря, как человек, знающий себе цену. Соседи и соседки разговаривали, размахивая руками, и число их увеличивалось каждую минуту. Вопросы и ответы делались с жаром и так быстро, что, наконец, скоро ничего невозможно было разобрать.
— Так это правда? — говорила только что подошедшая мадам Жонсьер.
— Совершенная правда, — отвечали ей.
— Он пойман?
— Да.
— Но как же это случилось?
— Его арестовали…
— Нет, он сам себя отдал в руки полиции.
— Ну что вы, соседи! Вы говорите глупости! Его выдали.
— Кто?
— Разбойники, его друзья и сообщники.
— И где же он сейчас?
— В Бастилии.
— Нет, он в особняке полиции, и его стережет вся объездная команда.
— Наконец-то Петушиный Рыцарь пойман! — сказал Рупар.
— Пойман! — повторила мадам Жереми.
— Пойман, пойман! — повторили хором присутствующие.
— Значит, теперь можно ходить по вечерам без всякого страха, — сказал толстый чулочник.
Жена обожгла его взглядом:
— Прошу тебя не нарушать ко мне уважения, — сказала она.
— Но, мадам… — пролепетал чулочник.
— А, ты видишь в аресте Рыцаря только возможность шататься безнаказанно по ночам.
— Я… я…
— Ты же собрался гулять по вечерам…
— Милая моя…
— Стыдно, сударь.
— Подружка моя…
— Я запрещаю тебе называть меня так…
— Черт побери!
— Так вы еще и ругаетесь! Молчите, я не хочу вас слушать, месье Рупар! — высокомерно заявила Урсула.
Добрый чулочник умолк, зато все остальные продолжали галдеть.
— Как, — говорила соседка мадам Жонсьер, — вы не знали, что Петушиный Рыцарь пойман?
— Нет, — ответила мадам Жонсьер, — я ничего не знала.
— Но весь Париж об этом говорит.
— Я приехала из Мелена, куда ездила по делам.
— И в Мелене ничего об этом не известно?
— Ничего!
— Это неудивительно, — сказал Рупар. — Мелен далеко от Парижа, этой великой столицы цивилизованного мира, как изящно выражается месье Бернар, который пишет прекрасные стихи. Он мне должен за четыре пары шелковых чулок и заплатит неизвестно когда… Но он поэт, а я поэтов люблю…
— Потому что ты глупец, — колко перебила Урсула, — в делах надо любить того, кто покупает чулки и платит за них, и не важно, поэт он или не поэт.
— Это как ты рассудишь, мой добрый друг.
— Молчи уж!
— Да, мой добрый, милый и превосходный друг, я молчу!
— Итак, Петушиный Рыцарь схвачен, — продолжала мадам Жонсьер.
— Да, — отвечала Урсула, — схвачен, арестован вчера вечером объездной командой и отвезен к начальнику полиции.
— Петушиный Рыцарь схвачен! — повторяли все.
— «Кукареку!» — закричал пронзительный голос.
Толпу охватил ужас, все замолчали, потом громкий хохот заставил всех покраснеть. Оказалось, двенадцатилетний мальчик, проходивший мимо, вздумал пропеть петухом и убежал опрометью, чтобы избежать наказания, которого заслуживала его шутка.
— Шалун! — прошептал Рупар.
— А Даже не возвращался? — спросила мадам Жонсьер.
— Нет еще, — отвечала Урсула. — Ах! Если б он был здесь, он рассказал бы нам что-нибудь.
— А! Вот его будущий зять, месье Жильбер, — сказала мадам Жереми.
— Какой странный этот Жильбер, — заметила Урсула.
— Почему же?
— Он похож на медведя. Никогда не говорит ни с кем, — сказала мадам Жереми.
— И едва поклонится, — прибавила Урсула.
— О! В последний раз, когда я его видел, — сказал Рупар, — он был любезен… мил…
— Уж ты скорее дашь себя повесить, чем согласишься с мнением других, — заявила Урсула.
— Но, подруженька…
— Постыдился бы! Молчи!
Рупар повиновался. Мадам Жереми не ошиблась: действительно Жильбер в простом костюме оружейника шел быстрыми шагами по улице к лавке Даже. Проходя мимо собравшейся толпы, Жильбер слегка поклонился, но не остановился, не подошел к собравшимся, а сразу прошел в салон парикмахера.
Пробило пять часов, и в салоне было сумрачно. Молодая девушка сидела за прилавком на том месте, которое обыкновенно занимала Сабина. Этой хорошенькой девушкой была белокурая Нисетта. Возле нее очень близко сидел молодой человек, лет двадцати пяти, с приятным открытым лицом. Это был сын Даже Ролан.
Нисетта вышивала или, по крайней мере, держала в левой руке пяльца, а в правой иголку с ниткой, но вместо того чтобы вышивать, водила иголкой по прилавку. Ролан, наклонившись к Нисетте, что-то говорил тихо и проникновенно.
