— Жильбер, — продолжала Сабина, — если бы я умерла, что бы вы сделали?
— Прежде всего я отомстил бы за вас, а потом расстался бы с жизнью на вашей могиле.
— Вы расстались бы с жизнью!
— Без сомнений и с радостью, потому что жизнь без вас, Сабина, стала бы мукой без надежды и утешения.
— Встаньте, Жильбер, и садитесь рядом. Давайте поговорим.
Жильбер пододвинул стул и сел возле кровати, держа руку Сабины.
— Что делает моя прелестная Нисетта? — спросила Сабина.
— Она внизу с Роланом.
— Они очень любят друг друга… Когда они обвенчаются?
— Одновременно с нами!
— Значит, когда я встану на ноги?
— Когда вы встанете на ноги, Сабина, — произнес Жильбер серьезно, — и когда вы будете отомщены. Я дал клятву стать вашим мужем не раньше, чем найду вашего гнусного убийцу и раздавлю его!
Говоря это, Жильбер в своем праведном гневе был великолепен.
— Господи! Вы пугаете меня.
— Как, Сабина, разве вы не понимаете, что, прежде чем я сделаюсь вашим мужем, я обязан за вас отомстить?
Сабина размышляла несколько мгновений, потом покачала головой с выражением решимости и печали в глазах, сказала тихо:
— Вы правы, Жильбер, вы должны за меня отомстить, и мне кажется, что очень важно узнать, почему я чуть не сделалась жертвой самого гнусного преступления. Кто осмелился вовлечь меня в засаду? Кто осмелился разыграть перед бедной девушкой такой отвратительный спектакль? Мне очень хочется знать…
— Вы это узнаете, Сабина, вы все узнаете, — заверил ее Жильбер.
— Я не осмелилась поделиться своими мыслями с Роланом и отцом. Они сделали бы все, но я не имела права рисковать их счастьем и их жизнью ради меня. Вы, Жильбер, это другое дело! Жизнь наша прочно связана чувствами, которые мы испытываем, и клятвами, которыми мы обменялись. Вы мне не брат, не отец, вы мой жених, и вам не для кого жить, кроме как для меня. Между нами не должно быть тайн, все должно быть ясно, справедливо, потому что мы любим друг друга, а любовь — это соединение двух душ в одну, двух сердец в одно сердце. Вот что для меня значит любовь, Жильбер!
— Вы знаете любовь так же, Сабина, как ангел — вечную жизнь!
— Или мы будем вместе жить, Жильбер, или мы вместе умрем — не так ли?
— Да, Сабина!
— И чтобы наша совместная жизнь была возможна и счастлива, никакое сомнение не должно коснуться наших душ, ни одна сторона жизни не должна оставаться в тени.
— Вы правы, Сабина.
— Поэтому мы должны, Жильбер, раскрыть тайну происшествия, которое, чуть было, не свело меня в могилу.
— Начнем действовать, Сабина! Теперь, когда силы к вам вернулись, я могу безбоязненно попытаться пробудить ваши воспоминания. Выслушайте меня, Сабина, и, так как у нас одна цель, позвольте мне направлять вас по пути, которым мы должны следовать дальше.
— Говорите, Жильбер, и не бойтесь быть со мной откровенным.
— Пока вы лежали на этом одре, — продолжал Жильбер, — я перебрал в голове все возможности и способы, с помощью которых можно добраться до истины. К сожалению, ни один способ не показался мне надежным. Мне не хватало сведений, которые вы одна могли мне предоставить.
— Я сказала все, что знала.
— Нет, вы можете сообщить мне еще многое, позвольте мне расспросить вас, милая Сабина.
Жильбер вынул из кармана небольшую тетрадь и карандаш. Каждая страница этой тетради, разделенная надвое, была исписана с одной стороны, а с другой пуста.
— В тот вечер 30 января, когда случилось это роковое происшествие, — начал Жильбер, — неизвестный принес вам письмо якобы от меня, сказав, что Ролан ранен…
— Да.
— Вы узнали мой почерк и мою подпись?
— Да. Во всяком случае, мне так показалось.
— Куда же делось это письмо?
— Не знаю, я положила его в карман моего платья. Оно там было?
— Нет, его не нашли. Вы точно помните, что взяли его с собой?
— Я в этом уверена.
— Значит, его вынули. Теперь скажите мне, узнаете ли вы человека, который принес вам письмо?
— Думаю, да.
— Запомнили ли вы, как он выглядел?
— Это был человек высокого роста, с широкими плечами, скорее худощавый, чем полный. На нем был просторный камзол, какой носят мастеровые, темно-коричневого цвета. Я запомнила большой острый нос и маленькие блестящие глаза.
— Его волосы, борода, брови? — спрашивал Жильбер и, пока Сабина говорила, быстро писал.
— Волосы длинные, густые, черные, бороды не было, брови широкие и густые, наружность угрюмая, черты лица грубые.
— Никаких особенных примет?
— Кажется, никаких… — отвечала Сабина, стараясь вспомнить.
— Припомните хорошенько.
— Да! На левой руке большой и глубокий шрам.
— Как же вы его разглядели?
— Когда мы остановили экипаж и он подал мне руку, чтобы подсадить меня, я была очень взволнованна и дрожала. Я подала ему руку и почувствовала этот шрам… Я совсем о нем забыла, а теперь вдруг вспомнила.
— Значит, шрам на левой ладони?
— Да.
— А экипаж? Вы не помните какую-либо его особенность?
— Нет.
— Вы не помните ни цвета кареты, ни номера ее, ни масти лошадей?
— Одна лошадь была белая… Другая — вороная или гнедая. Во всяком случае, темного цвета — вот все, что я могу сказать.
— А извозчик?
— О! Я на него не смотрела.
— Но когда вас везли так скоро, вы опускали переднее стекло и видели его?
— Нет, он был закутан в большой плащ, я не видела его лица.
— А если бы вы сели в этот экипаж, вы узнали бы его?
— Может быть…
— А между той минутой, когда экипаж остановился, и той, когда вам завязали глаза, что вы видели?
— Ничего: я была как во сне… Я видела большую ярко освещенную залу с вельможами и с дамами.
— Об этом я уже знаю все, Сабина, и скажу вам то, чего не знаете вы. Вы были в маленьком особняке на улице Сен-Клод, за столом было семеро мужчин и четыре дамы.
— Верно! — вскричала Сабина. — Как вы это узнали?
— Я узнал все, что относилось к ужину, от женщины, которая находилась в маленькой гостиной, когда вы пришли в себя.
— Вы видели эту женщину?
— Да, я отыскал ее и заставил говорить.
— Но она должна знать все.
