— Боже мой! — воскликнула графиня де Жержи. — Но ведь это совершенно невозможно!
— Как? — спросил Людовик XV. — И вы знаете этого человека?
— Государь, это немыслимо!
— Что вы хотите сказать?
— Вашему величеству известно, что мне около восьмидесяти лет?
— Знаю, графиня, но вы выглядите значительно моложе!
— Человек, лицо которого я только что видела, не старше тридцати пяти лет.
— Вы правы, мадам! — согласился король.
— Так вот, шестьдесят лет тому назад, когда я выходила замуж за графа де Жержи, этот человек ухаживал за мной; ему исполнилось тридцать, и он дрался на дуэли с моим мужем.
— Это невозможно, графиня! Теперь ему было бы девяносто лет.
— Я его узнала, ваше величество.
— Ваша память играет с вам шутки.
— Государь, клянусь вам…
— Это всего лишь сходство.
— Но у него под левым глазом шрам…
— Это невозможно, графиня, уверяю вас!
— Однако, — вмешался граф Морен, — тут имеется еще кое-что невозможное.
— Что же? — спросил король.
— Я видел этого человека в Страсбурге в 1710 году, тридцать пять лет назад. Он выглядел совершенно так же, как и теперь, и был в тех же летах. Его звали Симон Вольф, и он считался одним из богатейших евреев Эльзаса.
— Стало быть, ему было бы теперь шестьдесят лет, если тогда исполнилось тридцать?
— Да, государь.
— Это опять невозможно.
Обернувшись к молодой баронессе де Люд, король спросил ее:
— А почему вы вскрикнули?
— Потому что, увидев этого человека, государь, я подумала, что вижу дядю дедушки моего мужа, того, который был конюшим короля Франциска II. Портрет его висит в моей комнате, я смотрю на него каждое утро, и черты этого человека запечатлены в моей памяти.
— Но получается, что он похож на всех? — спросил король, засмеявшись. — Для маскарада эта шутка остроумна и мила. Пересчитаем, господа! Я начинаю, и будем продолжать по порядку. Для меня этот чародей — храбрый француз, один из моих подданных, спасший мне жизнь неделю тому назад, когда кабан бросился на меня, и ему тридцать лет.
— Для меня, — сказала графиня де Жержи, повинуясь знаку короля, — это виконт де Рюель, который хотел прельстить меня, и ему девяносто!
— Для меня, — баронесса де Люд, — мой прадед, конюший короля Франциска, и ему по крайней мере лет двести.
— Для меня, — вступил граф Морен, — это Симон Вольф, еврей, и ему шестьдесят лет.
— А для вас, Пизани? — спросил король.
— Для меня это граф Белламаре, и ему пятьдесят лет.
— А я уверен, что это незаконный сын вдовы Карла II испанского и богатого мадридского банкира, — сказал герцог Сантарес. — Он был тайно воспитан в Байонне, и ему купили поместье Монферра, чтобы сделать его маркизом. Ему только тридцать лет.
— А я могу утверждать, — продолжил барон Стош, — что это сын Ротенгема, мюнихского купца, который перед смертью купил для своего сына баронство Шевинг.
— Это путешественник, — сказал барон Эймар, — и ему никак не меньше пятидесяти лет.
— Кто бы ни был этот человек, — сказал лорд Гей, — он самоотверженно спас мне жизнь, убив тифа.
— Морпа прав, — сказал король, — этот человек приятно подшутил над нами, но мы посмотрим, как он справится с бриллиантом. Теперь, милостивые государыни и государи, хоть случай и позволил вам узнать, что я здесь, прошу вас сохранить мое инкогнито до конца бала.
Сделав любезный знак рукой окружавшим его, король в сопровождении Ришелье и Таванна прошел в бальный зал, где веселье достигло своего апогея.
XXXIV
Нимфа
В бальном зале было два больших камина, украшенных бронзовыми кариатидами и фигурами мифических персонажей. Справа на постаменте высился скульптурный портрет Людовика XV во весь рост, подаренный городу королем в 1736 году; на другом камине скульптура работы Ванлоо 1739 года изображала короля сидящим на троне и принимающим поздравления от купеческого старшины и его помощников по случаю заключенного мира. Напротив были окна фасада, выходившего на Гревскую площадь. Между этими окнами в числе прочих висела картина «Вступление Генриха IV в Париж». Под ней предприимчивый и умный купеческий старшина, желая сделать сюрприз королю, пока тот сидел в гостиной, велел поставить эстраду, покрытую бархатом, золотом и шелком. На этой эстраде поставили без масок пятьдесят самых хорошеньких девушек, женщин и вдов, каких только смогли найти на балу. В этом свежем букете очаровательных дам не было ни одного костюма, который был бы похож на другой. Разнообразие их выглядело чрезвычайно живописно. Под эстрадой расставили музыкантов. Купеческий старшина ждал, когда король переступит порог Цветочной гостиной, чтобы подать сигнал музыкантам.
Наконец Людовик XV вышел, все еще в маске и в своем костюме, представлявшем дерево тис. Очаровательное зрелище на эстраде заставило его забыть про чародея и навело на иные мысли. В короле вновь проснулся тонкий знаток женской красоты. Он медленно обвел взглядом эстраду, рассматривая каждое привлекательное личико, красневшее от влияния королевского магнетизма, понятие о котором Месмер начал вводить в моду.
В это время грянула музыка, и танцующие закружились возле короля. Людовик наслаждался этим зрелищем, совершенно новым для него, когда еще одно явление увеличило прелесть происходящего.
Из группы гостей в богатых костюмах из серебряной и золотой парчи выбежала нимфа со светло-русыми развевающимися волосами, гибким станом, с колчаном за плечами, с круглыми белыми ручками, точеными ножками, размахивая стрелой с золотым наконечником и блестящими перьями. Хорошенькая нимфа была в маске, но сердце короля забилось. Увлеченный против воли, повинуясь чувству, в котором не мог дать себе отчета, он приблизился к нимфе, проходившей мимо него.
— Прелестная нимфа, — сказал он, — счастливы те, кого вы пронзаете своими стрелами! Раны смертельны?
— Прекрасный рыцарь, — ответила нимфа, — я скупа на свои стрелы и не хочу никому доставить счастье умереть от них.
Людовик взял белую руку нимфы и тихо увлек ее к Цветочной гостиной.
— Как! — сказал он. — Разве вы боитесь стать любимой?
— Сердце Дианы бесчувственно, эта гордая богиня смеется над муками любви.
— А вы ее ученица?
— Да, и примерная.
— Надо сделать упрек наставлениям вашей учительницы, потому что весьма прискорбно, когда очарование соседствует с жестокостью…
— О, не все лесные красавицы дали обет равнодушия, — ответила хорошенькая нимфа, улыбаясь и показывая ряд жемчужных зубов.
— В самом деле? И вы принадлежите к их числу?
