Сикиника присела на стул, стоявший напротив окна, Мединнефта завязала царице на безымянном пальце анубийскую нить, а затем срезала волосок с головы женщины.
— Приложи палец с нитью к сердцу и глаз не спускай с котла и пара.
Сикиника, не помня себя от волнения и страха, исполнила приказание гадалки. Мединнефта принялась кружиться на цыпочках по комнате, черные волосы упали ей на лицо. Внезапно гадалка вздрогнула всем телом и резко остановилась, словно испугалась чего-то небывалого. Масляные лампы в мгновение ока погасли, и комната теперь освещалась лишь светом звезд, свободно лившимся сквозь открытый потолок, да раскаленными углями в очаге. Мединнефта рухнула на колени, протягивая к небу костлявые руки и так закинув голову, словно у нее переломилась внезапно шея. Сикиника сдавленно охнула, услышав пение гадалки. Позолоченные зубы ясновидящей Мерое сверкали в полумраке, гадалка так и сыпала именами демонов и магическими формулами. К этому дикому пению вскоре примешался странный хрип, словно умирающий боролся со смертью, затем заплакал больной ребенок, раздались крики на незнакомом Сикинике языке… Царица-богиня вздрогнула, а гадалка приказала:
— Семь золотых монет, живо!
Мединнефта вновь зажгла лампы и бросила монеты в кипящую в котле жидкость, сипло напевая:
— Чистое, чистое золото! Солнечный свет из чрева земли! Чистые семеро, соединитесь! Растопитесь и слейтесь воедино!
И из котла в плоское блюдо полилась дымящаяся жидкость. От нее повалил горячий пар.
Мединнефта вскинула на царицу-богиню ярко полыхающие глаза.
— Оставь чужеземца в покое! Он не для тебя! Сикиника вздрогнула, ее голову внезапно заполнил тревожный серебряный звон.
— И только тогда чужеземец спасет твоего мальчика!
Глава 19
НЕМНОГО МИСТИКИ НЕ ПОВРЕДИТ
С кровати с шумом посыпались на пол камешки. Это подскочившая в ужасе Вероника уронила доску с игрой. Принц Мин-Ра прокричал что-то гневное Домбоно, а затем сердито ударил кулачком по покрывалу. Жрец опустил голову и поджал губы с недовольным видом. Холодов на мгновение прикрыл глаза, чтобы никто не заметил плескавшейся в них неуверенности.
Алик Шелученко… Так он и знал, так он и знал, черт побери! Безумие уже давно, капля за каплей, заливало чашу его души, точило ее. Клетка на стене древнего храма окончательно расколола эту чашу. Последние часы, когда все вроде бы устаканилось и сам Алик успокоился, оказались самым форменным затишьем перед бурей: это Шелученко просто говорил последнее «прости» своему рассудку.
— И где он сейчас? — подавленно спросил Холодов.
— Мы вылечим его. Он и так уже стал поспокойнее. Хотите взглянуть на него?
— А что, Савельев не с ним?
Домбоно небрежно пожал широкими плечами.
— Да что он может без лекарств-то? Уговоры в данном случае явно не помогают.
— А я что, больше могу? Не делать же мне этому чокнутому трепанацию черепа?! — Алексей порылся в рюкзаке, а затем удрученно покачал головой. — Я бы мог успокоить его, но вы и без меня справились с такой нелегкой задачей. Знаете, что действительно может помочь ему? Сон. Долгий такой сон. Но снотворного у меня нет. Кстати, где он сейчас? В больнице?
— В одной из палат по соседнему коридору. Если хотите, вы можете зайти к нему в любое время, — Домбоно развернулся и вышел прочь.
Мин-Ра сжал кулачки, зло глядя вслед верховному жрецу.
— Я его ненавижу! — громко выкрикнул он. — Ох, как же я его ненавижу! Я их всех здесь ненавижу!
— В этом мы с тобой едины, мой мальчик, — Холодов беспокойно мерил шагами комнату. Ника собирала камешки с пола. И горько плакала. Сумасшествие Шелученко ужасно огорчило ее.
— Ну, вот, начинается! — задумчиво протянул Алексей. — Гад он, этот Домбоно. Решил преподнести мне еще одного пациента на блюдечке с голубой каемочкой в надежде, что я отвлекусь и брошусь сломя голову к Шелученко. Сейчас! С тобой-то они быстренько справились бы. Если с Мин-Ра что-нибудь случится в мое отсутствие, они всегда на голубом глазу смогут сказать, что ты в этом виновата.
— Но почему? — Ника подняла на него заплаканное лицо. — Почему? У меня же нет никакой причины вредить мальчику?!
— Нет, говоришь? Ненависть одной женщины способна разрушить город, а ненависть сразу двух — уничтожить все мироздание.
Ника собрала, наконец, раскатившиеся по палате камешки и отдала мальчику. Мин-Ра расставил их на доске.
— Богиня, — прошептала Розова, вопросительно глядя на Холодова. — Что с ней не так, Лешик?
— Что-что… Она — мать этого мальчика, и я нравлюсь ей, судя по всему.
— А дальше?
— А дальше, моя дорогая, все, ни-че-го. Она знает, что мы с тобой не расстанемся ни при каких обстоятельствах.
— Да? Она что, человек? — удивилась Ника. — Эта статуя из льда и золотой пудры способна в кого-то влюбиться?
— Она не статуя… — внезапно обиделся за царицу Алексей.
— Ха! Так, значит, ты, не переставая, думаешь только о ней. С тех пор как ты увидел ее, она засела в тебе, словно неизлечимая болезнь, словно заноза в заднице, да? Всякий раз, когда ты смотришь на мальчика, ты вспоминаешь ее…
Алексей грустно поглядел на Веронику. Она ничего не поняла! Эх…
— Хоть ты-то с ума не сходи! — прикрикнул он на нее. — Господи, и не стыдно такую чепуху городить!
— Не стыдно! Я чувствую…
— Ну вот, количество пациентов все прибавляется и прибавляется!
— Ах какой сарказм, мачо! Как это типично! Загнанные в угол, мужчины только и умеют, что насмехаться и хамить! Бегство в пустые фразы, браво!
Алексей присел на стул и с силой ударил себя по колену. Мальчик, вытаращив глаза, с интересом вслушивался в их перебранку… Конечно, Мин-Ра не понимал ни слова, но все равно видел, что его новые друзья перекидываются злыми, нехорошими словами.
— Господи, Боже ты мой! Какая сцена, сущий сериал! — закричал Холодов. — Много шума из ничего!
— Из ничего?! Из ничего?! А то, что она, возможно, влюбилась в тебя?!
— В данном случае это ничего не значит!
— Да? Что ж она тогда мне заявила, что отобьет тебя от меня? Что она красивее меня! Это тоже — много шума из ничего?!
— Она и в самом деле так сказала?
— Да! Она считает тебя своей собственностью! Когда ты прооперируешь ее мальчишку, она сама, бедняжка, заболеет! Мне тебе рассказать, как ты будешь ее лечить? И она заполучит тебя, уж поверь мне! Ты бессилен перед этой красой ненаглядной. И пока ты будешь заниматься с ней любовью, меня убьют, убьют, убьют! А ты даже не заметишь, ты даже обо мне и не вспомнишь…
— Я и не знал, какая ты… истеричка, — спокойно отозвался Холодов. Устало поднялся со стула и пошел к дверям. — Хватит! Я — хирург, моя милая, и отрезаю аппендицит на раз.
