– Государь! Монах был убит за час до заката солнца. Мой племянник Ажан доложил вашему величеству, что как раз в это время и час спустя он был вместе с этим господином на его квартире. Так пусть же господин маршал поищет убийцу где-нибудь в другом месте, если он жаждет мести.
– Справедливости, сударь, а не мести, – вставил маршал Рец мрачно.
Он удачно скрывал охватившее его волнение – только нервное подергивание щеки выдавало его. Для него борьба эта была тяжелее, чем его противнику: совесть Рамбулье была чиста, а Рец был изменником и хорошо понимал, что каждую минуту мог быть уличен и подвержен каре.
– Позовите Ажана! – коротко сказал король.
– С разрешения вашего величества, позовем также и Брюля, – прибавил Рец. – Если вы, государь, намереваетесь поднять снова дело, которое я уже считал давно законченным…
Король упрямо покачал головой. Его лицо исказилось гневом. Он стоял, опустив свои хитрые глаза: он вообще редко прямо смотрел в глаза тем, с кем разговаривал, и это усиливало его обычную сутуловатость. В комнате было шесть-восемь крошечных собачонок. Король начал выбрасывать их по очереди из корзинки, где они находились, словно желая найти в этом занятии исход своему гневу.
Свидетели скоро появились в сопровождении нескольких лиц, в том числе герцогов Невера и Меркера, явившихся сопровождать короля на прогулку, и Крильона. Комната наполнилась людьми. Оба герцога холодно поклонились маркизу и вполголоса завели разговор с Рецем, который, по-видимому, старался убедить их ускорить ход дела. Казалось, они склонялись на его сторону, однако пожимали плечами, как будто дело для них было неважно. Крильон же громко кричал и бранился, желая узнать, в чем дело, а узнав, спросил:
– Неужели весь этот шум поднят из-за какого-то лысого монаха?
Генрих, пристрастие которого к монашеству было хорошо всем известно, злобно взглянул на него, но сдержался и резко обратился к Ажану:
– Ну, милостивый государь, что вы знаете по этому делу?
– Одно слово, государь! – воскликнул Рамбулье, прежде чем Франсуа успел ответить. – Прошу прощения, но ваше величество слышали рассказ Брюля: позвольте просить, как личного одолжения, позволить также и нам выслушать его.
– Что? – сердито воскликнул маршал Рец. – Неужели же его величество или мы будем судьями? Нам-то что за дело? Я протестую.
– А почему это вы протестуете, сударь? – возразил мой покровитель, с презрением обернувшись к нему.
– Молчите, господа! – воскликнул король. – Молчите, ради Бога! – продолжал он, окидывая взором все собрание; его глаза заискрились гневом, достойным короля. – Вы забываетесь! Я не желаю ссор в моем присутствии: иначе прочь отсюда! Вот так-то я лишился Квелюса и Можирона, я достаточно потерял и больше не хочу… Господин де Брюль! – прибавил он, выпрямившись и являясь на минуту настоящим королем, несмотря на всю свою невзрачность. – Повторите ваш рассказ!
Легко можно себе представить, что я испытывал, слушая этот спор. Страх и надежда попеременно овладевали мной, смотря по тому, чья сторона брала верх.
Но как ни сильны были во мне эти чувства, они не могли заглушить любопытства, когда был позван Брюль. Зная, что этот человек был сам виновен, я наблюдал, с каким лицом он предстанет перед всем собранием. Но он одинаково смело встретил взгляд и друга, и врага. Он был нарядно одет, причесан, завит по последней моде; вид у него был бодрый, красивый, непоколебимый.
– Я знаю только то, государь, – развязно сказал он, – что, случайно проходя мимо паперти во время убийства, я услышал крик отца Антуана. Он произнес только четыре слова отчаянным голосом. И это было, – тут он взглянул на меня, – это было: «Помогите, Марсак! Ко мне!»
– В самом деле? – воскликнул Рамбулье, предварительно взглянув на короля, как бы испрашивая у него разрешения на вопрос. – И это все? Вы больше ничего не видели?
Брюль покачал головой.
– Было слишком темно.
– И ничего больше не слышали?
– Ничего.
– В таком случае, – медленно продолжал маркиз, – мне кажется, что де Марсак арестован потому, что священник (упокой Господи его душу!) звал его на помощь?
– На помощь! – злобно воскликнул Рец.
– На помощь?! – удивленно сказал король.
Выражение лиц у всех изменилось самым забавным образом. Король был сбит с толку; Невер улыбался; Меркер громко смеялся. Крильон с жаром кричал: «Счастливая случайность!» Большинство же, не вдаваясь в суть дела, радовались, что можно позубоскалить. Совсем иное впечатление произвел допрос на Реца и Брюля. Первый пожелтел с досады и почти задыхался; второй же был так подавлен и испуган, словно его вина уже была обнаружена. Будучи убежденным в том, что монах назвал своего убийцу, он решил сказать всю правду, не взвесив своих слов.
– Конечно, эти слова очень двусмысленны. – пробормотал Генрих.
– Но ведь Марсак убил его! – в бешенстве воскликнул Рец.
– Мы и ждем доказательств его преступности, – вежливо отвечал мой покровитель.
Маршал беспомощно взглянул на Невера и Меркера, которые всегда были с ним заодно. Но они только покачивали головами и улыбались. Последовало минутное молчание. Все с любопытством смотрели на Брюля, который не мог скрыть своего отчаяния. Выступил Ажан, за которым я часто замечал непостижимую неприязнь к Брюлю.
– Если ваше величество разрешит мне, – сказал он с лукавой улыбкой на красивом лице, – я мог бы привести некоторые доказательства поточнее тех, которые так откровенно и кратко изложил нам де Брюль.
Он принялся рассказывать о том, как был у меня как раз в минуту убийства, прибавляя массу подробностей, чтоб оправдать меня, к удовольствию многих. Король кивнул.
– На этом можно покончить, – сказал он, вздохнув с облегчением. – Не правда ли, Меркер? Вилькье, распорядитесь, чтобы приказ об аресте де Марсака был уничтожен.
Маршал не мог сдержать своего гнева.
– В таком случае, – сказал он, забываясь, – у нас здесь останется мало священников, и мы заслужим дурную славу в Блуа.
Все затаили дыхание. Глаза короля гневно сверкнули при этом дерзком намеке на убийство герцога Гиза и его брата, кардинала. К несчастью, Генрих был всегда некстати снисходителен, а строг лишь тогда, когда эта строгость являлась несправедливостью или же неловкостью. Теперь он с усилием сдержал себя и отплатил маршалу только тем, что не пригласил его с собой на прогулку. Рец дрожал с головы до пят. Все общество было сильно возбуждено. Я стоял рядом с Ажаном, пока король и его ближайшая свита не вышли из комнаты. Масса лиц, которые одинаково охотно приняли бы известие о моей казни или повышении, любезно поздравляли меня. Несмотря на все мое смущение, я заметил, что что-то творилось у маршала с Брюлем: они стояли рядом и о чем-то совещались; и я не удивился, когда Брюль протолкался сквозь толпу, наполнявшую переднюю, и с угрожающим видом обратился ко мне, прося позволения сказать несколько слов.
