Но оторопь проходит не так-то легко, да и вообще труднее всего победить страх перед невидимой бедой. Все мои опасения, которые улеглись было после утоления мучивших нас голода и жажды, снова возвратились с удесятеренной силой. Мои спутники подозрительно переглядывались друг с другом и тревожно посматривали на стлавшийся перед ними туман, за которым на некотором расстоянии ничего нельзя было различить. Они жаловались на жару, которая действительно была совершенно не по времени. Иногда, впрочем, они заговаривали и о других вещах. Около нас вдруг появился какой-то человек и побежал за нами, прося милостыни и крича страшным голосом, что у него умерли жена и четверо детей и ему не на что их похоронить. Несколько дальше мы наткнулись на труп женщины с ребенком у груди, лежавший у самого колодца, заражая воду: несчастная очевидно хотела напиться из колодца, да тут и умерла. Еще дальше, в буковой роще около Лотье, мы нашли даму, которая так и жила в своей карете, имея при себе, в качестве свиты, лишь двух полумертвых от страха женщин. Муж ее, как она сказала мне, был в Париже; половина слуг перемерли, другие – разбежались. Несмотря на это, она сохраняла присутствие духа и обычную вежливость. Выслушав спокойно мои извинения в том, что я принужден покинуть ее в столь печальном положении, она ясно рассказала мне, что Брюль с своими спутниками проезжал здесь несколько часов тому назад. Я и сейчас вспоминаю с восхищением и грустью, как она спокойно глядела нам вслед, когда мы во всю прыть пустились вперед, сопровождаемые жалобными криками ее служанок. Как я узнал потом, эта дама заболела чумой там, в буковой роще, и умерла в ту же ночь, вместе с обеими своими служанками.
Эти известия заставили нас стремглав лететь вперед, не жалея лошадей, в надежде, что нам удастся настичь Брюля до ночи, когда пленницы его подверглись бы новым невзгодам и опасностям. Но страх моих спутников, усилившийся от печальных картин и зловещих звуков, доносившихся к нам издали, являлся крупной помехой. На время, правда, под влиянием минутного возбуждения, они пришпорили коней и смело помчались вперед, словно готовые на все; но возбуждение это скоро исчезло, и все поехали шагом, молча понурив головы. Следы разорения на каждом шагу и царившая кругом мертвая тишина, не нарушаемая даже пением птиц, заставляли сжиматься сердца от недоброго предчувствия. Лицо Мэньяна потеряло свой румянец; голос его утратил прежнюю звучность. Остальные, вздрагивая, словно от укуса пчелы, оглядывались назад и готовы были пуститься в бегство при малейшей тревоге. Заметив эти тревожные признаки и не будучи уверен даже в Мэньяне, я стал в задний ряд и ехал с суровым выражением лица, держа наготове заряженный пистолет. Меня немало тревожило и то, что Ажан, по-видимому, ни о чем не думал, кроме исхода нашего дела. Он ехал с тем же мрачным выражением лица, которое не оставляло его с отъезда. Он ни меня ни о чем не спрашивал, и сам не обнаруживал желания говорить. Казалось, с ним произошла полная и таинственная перемена, которую я мог приписать только одному обстоятельству. Вообще присутствие его оказывалось для меня скорее помехой, чем помощью. И, припоминая всю нашу короткую дружбу, которая только что была для меня источником великого наслаждения, как всякая дружба молодого человека для старика, я невольно задавал себе вопрос: уж не возникло ли между нами соперничества?
Закат солнца – великое благодеяние для моих спутников, так как с ним исчез туман, возбуждавший в них суеверный ужас, – застал нас в дороге: мы ехали по холмистой местности, изрезанной глубокими долинами и покрытой дубовыми рощами. Последние лучи солнца скоро исчезли, а вместе с ними и последняя надежда настигнуть Брюля до ночи. Мы едва успели добраться до крутого, почти отвесного обрыва, как очутились в полной темноте. Спускаться приходилось по узкой, крутой тропинке, где проходить можно было только гуськом. Под нами во рву шумел поток, довольно быстрый и многоводный, насколько можно было судить по доносившемуся шуму воды. Как раз у того места, где, как нам казалось, должен быть переход или переправа через этот поток, мы заметили одинокий огонек, сиявший в темноте. Идти вперед было невозможно: дорога становилась все круче и круче. Я приказал Мэньяну сойти вниз и отыскать проводника, который мог бы провести нас к тому домику, в котором виднелся свет. Он повиновался и исчез в окружавшей нас непроглядной темноте, но вскоре вернулся с фонарем в руке в сопровождении какого-то крестьянина. Я уже собирался просить его отыскать нам брод или хоть такое место, где мы могли бы поставить на время наших лошадей, но Мэньян радостно закричал мне, что принес известия.
– Какие известия?
– Говори ты… дубина! – сказал Мэньян, ставя фонарь так, чтобы он освещал дикое лицо селянина с взъерошенными волосами. – Скажи же его сиятельству, что говорил мне. Да ну, говори наконец, или я сдеру с тебя живого кожу!
– Другой такой же отряд, как ваш, перешел здесь речку вброд за час до заката солнца, – ответил тот, глядя на нас бессмысленными глазами. – Я увидел их и спрятался. Они долго спорили перед тем, как переходить речку, потом некоторые перешли, а некоторые так и остались.
– Были с ними женщины? – спросил вдруг Ажан.
– Две, ваше сиятельство; только они ехали верхом, как мужчины. Они-то не решались перейти речку, боясь чумы, и поехали к западу, по дороге в Сен-Ролтье.
– Сен-Ролтье! – сказал я. – Где же это? Где дорога туда?
Но все познания нашего проводника ограничивались его селом и ближайшими окрестностями. Я хотел уже велеть ему проводить нас и показать дорогу вниз, но Мэньян сказал, что этот крестьянин знает кое-что еще.
– Что ж он знает?
– Он слышал, как они говорили, где будут ночевать сегодня.
– Да? – воскликнул я. – И где же они собираются ночевать?
– В старом полуразвалившемся замке, в двух лигах отсюда, не доходя Сен-Ролтье, – ответил Мэньян, забывая от радости и свой страх, и чуму. – Что вы скажете на это, ваше сиятельство? Верно я говорю, олух? – продолжал он, обращаясь к мужику. – Да говори же, дубина, или я изжарю тебя на медленном огне!
Я так и не дождался ответа: соскочив с лошади, я взял ее под уздцы и нетерпеливо крикнул мужику, чтобы он показал нам дорогу вниз.
ГЛАВА X
Замок на холме
Уверенность в том, что Брюль и его пленники недалеко, и возможность скорой схватки помогли самым трусливым из моих спутников преодолеть оторопь. После нескольких часов бешеной скачки мы добрались до глубокого русла потока. Спутники мои, хранившие до того глубокое молчание, внезапно оживились, начали покрикивать на лошадей и мало-помалу перешли к общей перебранке. Это дало мне возможность обдумать, что лучше – ускорить или отложить нападение. Нас было одиннадцать, наших врагов, в крайнем случае, двенадцать. Это небольшое превосходство сил ничуть не беспокоило бы меня днем, тем более что Мэньян стоил двух; но труднее предвидеть случайности ночного нападения. Следовало принять во внимание также опасность, которая могла грозить дамам в этой темноте и суматохе, особенно в случае сомнительного исхода борьбы. Словом, не доходя еще до конца лощины, я решил отложить нападение до утра.
