Туле поведал Балфруссу об ужасных условиях в лагерях. Сотни узников ютились в тесных камерах и часто становились жертвами жестоких опытов и забав. Захватчики ровняли с землей шаэльские города и истребляли их население без разбора. Те, кто избегал казни, гибли от голода.
– Может, он просто спит или потерял сознание? – предположил Балфрусс.
Туле печально улыбнулся.
– Нет. Я почувствовал, как меч вошел в его тело. Он мертв. По крайней мере, он умер свободным человеком.
– Мы освободим Шаэль, – заверил Балфрусс. – Король дал клятву, и королева ее сдержит.
– Я знаю.
Оба мага погрузились в свои мысли. Впервые с начала войны Балфрусс задумался, чем займется после нее. Будет это не скоро – хоть альянс и трещал по швам, им еще предстояло разобраться с Чернокнижником и Осколками. И все же раньше Балфрусс даже не задавал себе этот вопрос.
Он уже несколько лет провел в путешествиях, переезжая с места на место, туда, где могли быть полезны его способности. Усталость овладела им еще до начала войны. Балфрусс отчаянно нуждался в отдыхе.
– Ты, стало быть, отправишься домой, – сказал он.
– Освобождать мой народ и строить заново то, что можно отстроить.
– Без Чернокнижника армия запада распадется. Вместе мы обратим их в бегство и вернем твою страну.
Туле надолго замолчал. Наконец он ответил:
– Я не умею, как Эко, видеть будущее, но знаю, что скоро Чернокнижник будет повержен.
– Не сомневаешься?
– Нет. Ты был прав. Он слаб. Здесь его слабость… – Туле поднес руку ко лбу. – И здесь. – Он коснулся сердца.
– Зато он, похоже, ничего не боится, – сказал Балфрусс.
– Это оттого, что ему нечего терять. Он ничего не ценит и ни о чем не заботится, – в голосе Туле слышалась жалость. – Нас каждый день испытывают в бою. Мы сражаемся на пределе сил, потому что защищаем то, что любим. У нас нет выбора. Когда Чернокнижник устает или встречает на своем пути трудность, он отдает дело на откуп Осколкам.
– Эко впервые бросил ему настоящий вызов.
– И чуть не убил его. У Чернокнижника есть только грубая сила, и даже ее едва хватило. – Туле покачал головой. – Мои люди страдают от голода и побоев. Они сражаются и гибнут за то, чтобы сбросить оковы. Придет день, и они победят, ибо нет ничего сильнее, чем желание быть свободным.
Семьи у Балфрусса не было, и он задумался, чем мог бы пожертвовать ради своих друзей. Он вспомнил о Вэнне и его семействе, об Элоизе и Дариусе, о своем городе и всех тех, кого не знал. Каждый день он сражался за них, потому что Чарас был его единственным и настоящим домом. Ради друзей он отдал бы все на свете и даже больше, потому что нет ничего важнее. Против такого Чернокнижнику не выстоять. Осколков становилось все меньше, а значит, ждать осталось недолго.
Глава 36
Слишком уж он зачастил в лазарет. Казалось, всего несколько мгновений назад Варгус сам лежал на спине под тревожными взглядами товарищей, а теперь один из них, с кишками наружу – до того искромсанными, что не зашьешь, – умирал на руках у сестры милосердия.
От начального состава в его отряде остались только трое: Харго, Орран и Черный Том. В бою потрепало всех, многих потеряли по дороге. Первым был Бенлор, он отправился на юг, не досчитавшись ноги; последним – Лохмач, ставший короче на одну руку. Кодекс братства теперь соблюдали тысячи солдат, но Варгус почти никого не знал, да и его имя уже не играло никакой роли. Началось все с него, но не им закончится.
В шатре разило кровью, страхом и по́том – однако запаха, которого в первую очередь ждешь от лазарета, не было и в помине. Внутри жгли благовония, стараясь перебить смрад от гниющих ран. Варгус провел рукой по макушке. Не мешало бы принять ванну, побриться и переодеться. Впрочем, это подождет. Ближайшие шесть часов он посвятит еде и сну, все остальное – роскошь.
* * *
Пока седой воин у выхода оглядывал напоследок шатер, лекарь пригнул голову до самой груди. Не хватало еще, чтобы Варгус или кто другой обнаружил, чем он тут занимается. Нет, слишком рано. Он пока не готов.
– Все так плохо? – напомнил о себе раненый.
Очнувшись от мыслей, лекарь склонился над солдатской ногой и стянул сапог. Свежие повязки уже пропитались кровью. От раны пахло, как от старого сыра. Несколько пальцев совсем обесцветились, но от двух из них черно-желтое пятно уже расползалось по ступне.
– Помилуй, Создатель! – воскликнул солдат. – Я потеряю ногу?
– Боюсь, все гораздо хуже, – ответил лекарь, вновь склонив голову, на этот раз в молитве. Солдат при виде сложенных рук зарыдал. – Если ты веруешь, молись своему богу.
Лекарь наклонился, и из складок его рубахи выпала подвеска.
Он быстро сунул ее обратно. Солдат подозрительно прищурился.
– Что это?
Врач оглянулся, но в их сторону никто не смотрел.
– Ничего. Забудь, что ты видел.
– Не похоже на символ Создателя или знак Всеблагой Матери.
– Что за глупости!
– И это не фонарь Пресветлого Владыки, так?
– У тебя в голове все спуталось от болезни, – слабо улыбнулся лекарь.
– Что это было? Покажи, – настаивал раненый, из последних сил хватая его за рубаху.
Лекарь нехотя достал из-за пазухи подвеску – железную отливку простой работы, изображавшую открытый глаз, вписанный в треугольник.
– Это символ Ахарги, – прошептал он. – Древнего бога. Покровителя врачебного ремесла. Считалось, что он приносит избавление от чумы и всякой заразы. Твою ногу уже не спасти, вот я и подумал, что от молитвы хуже не будет.
– Я согласен на любую помощь, – ответил солдат. Он разжал хватку и изнеможенно откинулся на спину.
– Хочешь помолиться со мной?
– Что мне терять?
И вслед за лекарем он сотворил молитву древнему богу чумы.
Прошептав несколько слов, врач начертал символ Ахарги на лбу солдата и наложил руки на его рану.
– В ноге теплеет.
Хирург сосредоточился на ране и представил, что в ней больше нет гноя, а кровь свободно бежит до самой ступни.
– Пальцы покалывает.
Еще секунда – и все было кончено. Солдат побледнел, сердце его забилось чаще. Когда врач отвел руки, рана уже не пахла. Пальцы порозовели, омертвения как не бывало. К больному вернулись силы, а щеки налились румянцем.
– Чудо! – выдохнул он и тут же потерял сознание. Врач снял с шеи цепочку, надел ее на солдата и спрятал подвеску у него за пазухой. Затем поднялся, не обращая внимания на боль в пояснице, обвел взглядом шатер и глубоко вдохнул. Ни вкуснейших болезней, ни восхитительных ароматов заразы в воздухе не осталось.
