– Смотри, какая игра завертелась, – говорю я ему. – Смотри, какая игра! Даже не ожидал, что будет так круто. Вот эта женщина – видишь? – зашла сюда в полном отчаянии, сама не зная, зачем, а вышла – натурально вылетела на крыльях. Даже не представляю, что ее так вдохновило? Витамины? Синее пламя? Ладно, неважно, главное результат. А этот толстяк крепко о чем-то задумался, похоже, его проняло. А помнишь ту парочку в самом начале? Такие хорошие дети, ссорились на пороге, а вышли уже в обнимку. Мы с тобой молодцы – такую отличную игру устроили, да еще в тот момент, когда я вообще ни черта не мог.
– Ну, теперь-то ты, похоже, пришел в себя, – улыбается Нёхиси. – Это самое главное.
– Да я-то как раз ладно, – отмахиваюсь. – Так или иначе пришел бы, куда я от себя денусь. Главное, игра у нас получилась. Игра важнее, чем я.
Сквер Лаздину Пеледос
(Lazdynų Pelėdos skveras)
Хана
По утрам, просыпаясь, больше не спрашивал себя: «Где я?» Уже привык. Вставал, выходил на балкон, смотрел во двор, где среди дровяных сараев обильно цвели бордовые и лимонные штокрозы, приветственно махал соседу, который иногда в это время уходил на работу, а иногда наоборот возвращался; тот отвечал хмурой утренней улыбкой. Шел в кухню, нажимал кнопку кофейного аппарата, привычно возносил молитву суровым божествам пробуждения: «Только бы не пришлось вот прямо сейчас его чистить!» Божества внимали и милосердно переносили чистку на вечер. Рассеянно думал, слушая фырканье машины: «Теперь у меня такая жизнь». Больше не удивлялся. Но и не особо радовался. Чему тут радоваться, когда через полчаса надо выходить на работу.
Жизнь в этом городе больше не походила на приключение; строго говоря, приключением она казалась только первые два дня, когда приехал сюда на выходные, чтобы осмотреться и принять решение о переводе в местный филиал банка, где открылась подходящая вакансия. Эти два дня неожиданно стали чуть ли не лучшим отпуском в жизни. Вроде бы ничего особенного не происходило, просто гулял, глазел по сторонам, удивляясь фрагментам самого настоящего леса, тут и там пробивающимся прямо в центре; потом уже понял: это не лес пробивается, а город пророс сквозь лес, как гигантская колония грибов. Заходил в кафе, совался во все незапертые дворы, выбирал дома, в которых хотелось бы пожить, любовался русалочьими лицами и разноцветными прическами студенток, читал воодушевляющие надписи на стенах – те, которые мог разобрать, по-русски и по-английски; по-немецки тут не писали, а литовского не понимал. Удивительно, но это совершенно не мешало чувствовать себя как дома. Даже наоборот. Как будто это обязательная составляющая домашнего уюта – многого не понимать.
Впрочем, бог бы с ним, с домашним уютом. Вот уж чего никогда для себя не искал, но все равно неизбежно обретал раз за разом, сколь бы резко ни менял свою жизнь, везде оказывался на своем месте. Молниеносно вписывался в новую обстановку, как простой и функциональный стеллаж из IKEA, в какую комнату его ни внеси, встанет там как влитой, сольется с фоном, никто и не вспомнит, что еще вчера его тут не было. И чувствовал себя соответственно. Супергерой нового поколения, Человек-Стеллаж.
Но этот город – так ему сперва показалось – сулил нечто гораздо большее, чем домашний уют, возможно даже прямо ему противоположное, особенно в сумерках, когда туманы текли по склонам окрестных холмов, реки замирали, наливаясь будущей ночной тьмой, по безлюдным улицам метались неведомо чьи бесприютные тени, а его отражения в стеклах витрин как-то внезапно утрачивали сходство с оригиналом, и от всего этого по позвоночнику поднималась ледяная сладкая дрожь, совсем как в юности. Мир снова казался исполненным тайных лазеек не то в райский сад, не то в бездну небытия, и поди еще отличи одно от другого. Да и надо ли отличать.
Однако стоило переехать, и уже пару месяцев спустя не мог толком вспомнить: а что, собственно, меня здесь так очаровало? Ну, кроме самой возможности в очередной раз сменить обстановку? Похоже, в этом все дело: так хотел хоть каких-нибудь перемен, что сам себя обхитрил, призвал на помощь воображение, а уж оно свое дело знает, еще ни разу не подводило. Ну или наоборот, подводило всегда, это как посмотреть.
Вот и влип как минимум на два года: рабочий контракт подписан, снята квартира, куплена оптимистически двуспальная кровать с ортопедическим матрасом и куча мелочей, превращающих временное пребывание в оседлую жизнь, новые коллеги приручены, соседи умеренно очарованы неизменно приветливой улыбкой, а ледяной сладкой дрожи, конечно же, больше нет, да и откуда бы ей взяться, воображение воображением, но так долго ни одна иллюзия не живет. Глупо рассчитывать на острые ощущения в городе, куда приехал работать, честно обменивать время своей жизни на еду, тепло и иллюзию безопасного будущего. Какая тебе еще дрожь, какие туманы, окстись.
Регулярно сочинял оптимистические отчеты о прекрасной новой жизни. Число адресатов варьировалось от двух до восьми; никогда никому не писал первым, но исправно отвечал всем, кого хотя бы условно интересовали его дела. Не скупился на забавные истории и живописные подробности, на разочарование даже не намекал. Зачем? Кому это интересно? Людям нужна не правда, а возможность думать, что у тебя все в порядке, ну или наоборот, верить, будто ты наконец-то несчастен настолько, насколько заслуживаешь, но последним можно вовсе не писать, и это большое облегчение.
Вся эта бодрая переписка и редкая болтовня в скайпе – о работе, погоде, прогулках, книгах, выставках, новых знакомствах, то есть ни о чем, о ничем – должна была, по идее, поднимать настроение, но на деле оказалась мучительной, как необходимость скрывать головную боль, чтобы не портить праздник, устроенный в твою же честь. Иногда немного недоговаривать становится труднее, чем просто лгать.
После того, как застукал себя при попытке наладить диалог с собственным зеркальным отражением, был вынужден признать, что дело плохо: намолчался уже по самое немогу, заврался до полной утраты опор. И сел писать Мишке, просто чтобы вспомнить, каково это – говорить о важном. И что сейчас кажется важным. И, если на то пошло, кому оно кажется важным. Есть здесь кто?
Ты не спрашиваешь, как мне тут живется, но я все равно отвечу: а вот даже не знаю.
Объективно говоря, хорошо, но мне, оказывается, вовсе не надо, чтобы было хорошо. Мне надо, чтобы было «как-нибудь не так». Причем как именно выглядит «так», неважно. Любое значение переменной подойдет.
Но здесь все «так».
А чего я, собственно, ждал? Издевательский вопрос, на который я могу ответить только тебе. И только потому, что вообразить не могу, как ты его задаешь. Совершенно не в твоем духе.
Так вот, я ждал чуда. Не знаю, какого. Ничего конкретного. Чего-то смутного и неопределенного, прельстительно звеневшего в воздухе, когда я ходил тут впервые.
Показалось.
Здесь – нормально. Обыкновенно. Примерно как везде. Ну, то есть не везде, а в любом более-менее крупном городе Восточной Европы. Восточно-европейская эстетика мне очень близка, ты знаешь. Вот эта печаль о несбывшемся на худо-бедно отреставрированных руинах многообещающего прошлого, исполненная достоинства осанка бродяги, получившего когда-то хорошее воспитание, приторно-горький, как бузиновый сироп, привкус тщетности, сопровождающий здесь любое действие, включая стирку носков (помнишь, как ты дразнил меня титулом «ваша тщетность»? конечно, не помнишь, но это было так метко, что я до сих пор сержусь). В этом городе я в каком-то смысле всегда стою перед зеркалом, куда ни повернусь, везде вижу себя. Как же меня это печалит и потешает, как же я все это люблю.
