Да на край света можно! Особливо ежели места знаешь. Даже если ворота городские запрут, стражу, альгвазилов дурных, по улицам пустят. Тоже мне, напугали! Или через стены не перелазят? Или Альменилью-вал трудно перейти? За два часа можно полдороги проплыть – до той же Саары, если грести, конечно, рук не жалея. А уж если эти два часа по Севилье побегать? Да еще мальчишек с Ареналя стрелами по улицам пустить… Башка звоном пойдет!
У меня и пошла. Да как ей, бедной, не зазвенеть, ежели
Хиральда-Великанша ударила? Кончилась вечерня, народишко от галереи Градас по улицам темным прошлепал…
А я – как обычно, от входа неподалеку. От дверей соборных, что ключом тяжелым запираются.
Жду.
Жду и сам себя ругаю. Небось, ежели бы время зря не тратил, уже и до Саары добрался. Протопал бы по сходням, прыгнул в первую шебеку, что за море плывет.
…А может, там меня и ждут? Ведь куда Начо Белому, вору морскому, убегать? Да и не во мне только дело.
Остается – ждать. Ждать, на двери соборные поглядывать…
Есть!
Хоть и далеко, хоть и тучи небо закрыли, а все одно – не спутаю. Высокий, в ризе длинной, руками машет… Вздохнул я, сообразить пытаясь – напоследок. Все ли верно делаю? Да кто же мне скажет? Делаю – и делаю.
Пошел! Он пошел – и я пошел.
– Благословите, падре Хуан!
Долго он на меня смотрел глазами своими совиными, сеньор архидьякон. Долго хмурился, пальцы складывал.
– Et nomini Patris…
Склонил я голову, подождал, пока «Amen» скажет…
– Падре Хуан…
Засопел он – громко так, сердито. На меня надвинулся, за руку схватил:
– Не здесь! Совсем сдурел ты, сыне? Пошли!…
Не хотел я идти, да что поделаешь? Даже ногами перебирать не пришлось – волоком тащил меня Хуан де Фонсека – до самой Башни Золотой. Пытался я слово сказать – да где там! Сопит падре только – и головой бритой качает.
Наконец хлопнула дверь подвальная, затеплилась свечка.
– Это вы, дон Фонсека?
Дернуло меня, к двери бросило. Потому как узнал я голос, тот, что из тьмы черной к падре Хуану обратился. Узнал – да только поздно. Держит меня за руку сеньор архидьякон. Держит – не пускает.
– А кто это с-с вами? Неужели Игнас-сио?
Слабо свечка горела, лишь на два шага и видно. Но вот блеснули в полутьме глаза, показались щеки пухлые, бородка знакомая…
И шляпа черная с жемчужиной! Видать, полюбилась шляпа эта его сиятельству Федерико де Кордова. Носит – не снимает.
– Ну, здравс-ствуй, Игнас-сио!
Сглотнул я воздух, с белым светом попрощался. Эх, зря это я сразу в лодку не прыгнул да к Сааре не погреб!
Или не зря все же?
Взял меня за плечи дон Фонсека, на бочонок усадил. На все тот же – из-под солонины.
– Вот чего, сыне мой, грешник ты великий. Что ты велел, сделали мы, как только письмо получили. А вот теперь тебя самого послушать хотим…
– Мы с-сменили с-стражу во дворце, – кивнул его сиятельство. – Герцог Медина прис-слал с-своих рыцарей, я пос-ставил моих мавров у ворот…
– Понимаешь, чего ты затеял, Бланко? – подхватил падре Хуан. – Какую кашу заварил?
Чего уж тут не понимать? Да только не я кашу эту на огонь ставил!
– Ваше сиятельство! Падре Хуан! Скажите сперва, не должна ли была Ее Высочество сегодня подписать какой-нибудь указ, важный очень? Должна – да не подписала? А если не подписала – то почему?
Переглянулись, головами качнули. Нахмурился дон Фонсека, на меня горой надвинулся:
– А твоего ли сие ума, сыне?
– Погодите! – поморщился маркиз. – Хуже вс-се равно не будет! Это правда, Игнас-сио. С-сегодня фра Томазо Торквемада предс-ставил Ее Выс-сочес-ству указ о полном изгнании иудеев из Кас-стилии и Арагона – в трех-мес-сячный с-срок. Ис-сключение делалос-сь только для тех, кто примет хрис-стианс-ство. Ее Выс-сочество не подпис-сала…
– Совет Королевский против был, – засопел падре Хуан. – Потому как сие – полное страны разорение. Вдобавок же деньги зело нам требуются – на войну с Гранадой. Иудеи же, что армию королевскую снабжают – Абрахам Сенеор да Исаак Абарбанель, – безвозмездно тридцать тысяч эскудо пообещали… Кивнул я – сходится все.
«Коли не подпишет, начинаем. А вот ежели да, тогда все чин чином подготовим, понял?»
«Или забыл, что продан Господь наш Иисус Христос за тридцать тысяч эскудо? Снова продан? Нет на предателях благодати Божьей!»
А чего такое «Те coronat Dei», сразу я догадался. В церкви это почти на каждой службе услышишь. «Те coronat Dei» – «Тебя Господь коронует». Божье помазание это значит. Лучше умереть, чем на помазанника Божьего руку поднять – вот о чем жердь кричала!
…Долго рассказывать пришлось. И про «заговор», и про хартии, и про то, что стражу в Трибунале сменили.
А может, и недолго? Потому как свечка даже догореть не успела. Это для меня долго было – все эти дни вспоминать. И селду темную, и повара веселого из пыточной, и как Хосе-сапожник на мандуррии играл. И Тень, что ко мне ночью приходила…
Слушали, не перебивали. Даже когда я про бабушку его сиятельства помянул. Не поморщился сеньор маркиз – кивнул только. Видать, и вправду не без бабушки тут!
А как дослушали – молчать принялись. Молчать, думать.
Переваривать.
– Его с-светлос-сть Абоаб мне пис-сал о чем-то подобном, – заговорил наконец сеньор маркиз. – Торквемада – с-сумас-сшедший. Никто из нас-с не защищает марранов, а тем более иудеев, но вс-сему имеетс-ся предел! Вы же помните, падре Хуан, как фра Томазо брос-сил рас-спятие перед королевой? Он ведь обвинил Ее Выс-сочес-ство, что она, с-словно Иуда, Хрис-ста продала!
…Выходит, не сам фра Мартин эти слова придумал!
– Мы ничего не докажем, – вздохнул дон Фонсека. – Ничего! Игнасио – не свидетель, висельник он. Да и не слышал он ничего о замысле злодейском, догадки же к делу не прилепишь.
– Или мы отдадим Торквемаде иудеев – или он возьметс-ся за нас-с…
Зря это его сиятельство сказать изволил! Ох, зря! Плеснуло мне в глаза огнем желтым.
– Так за вас, дон Федерико, самое время взяться! – хмыкнул. – А то сапожники все, священники… Или благородным можно детей воровать да резать? Головы на крючья насаживать? С упырями погаными жить?!
Не кричал – почти шепотом говорил. А все одно сорвал горло.
Вновь переглянулись они – с пониманием переглянулись. Да так, что сразу ясно все стало. Не выпустят! Зря сюда ты пришел, Начо. Что та стая, что эта – все одно разорвут!
– Королеву и нас-следника охранять будут, – кивнул наконец его сиятельство, словно и не было ничего. – Эрмандаду С-святую из С-севильи пока выведем. Что еще, падре Хуан?
