Улыбнулся толстячок – весело так, словно и вправду пошутить решил.
– Есть еще места, куда Торквемаде не добраться. Севильские подземелья, Начо. Они огромные, там сотни ходов и галерей. Теперь там, под землей, будет наша крепость! Ходы ведут далеко, за город, так мы сможем переправлять людей не спеша, по надежным адресам и маршрутам. За Дона Саладо не волнуйтесь, мы его тоже заберем – еще до рассвета.
Ох, и не понравилось это мне! Вроде как из одного подземелья – прямиком в другое. Да я же там с тоски помру!
…Да и не во мне только дело.
– Не пойдет он никуда, Дон Саладо наш, – вздохнул я. – Вы же его знаете, сеньор Рохас. Втемяшится что в башку – и хоть колом выбивай. Решил уплыть в эту Терру Граале – и уплывет. Как раз на рассвете.
– С ума сошли! – дернул усиками толстячок. – Да ему же отплыть не дадут! А нет – так на Гвадалквивире перехватят. Или у моря…
– Да знаю, – скривился я. – И стараться не надо. У бара всегда две-три галеры дозором ходят, даже посылать никого не требуется.
Была у меня, конечно, надежда. Была, теплилась – выпустит нас дон Фонсека. Не в благодарность – из выгоды. Слабенькая такая надежда, маленькая…
– Даже если вырветесь, Начо. Даже если переплывете море-океан, доберетесь до какой-нибудь земли. И что дальше? Через несколько лет португальцы или наши туда приплывут…
– А может, и нет, сеньор, – перебил я, слова бурдюка-шкипера вспоминая. – До такой земли только Кебальо – кормчий господень добраться может. А каждый кормчий особое видит, значит, и особую землю откроет. Так что у нас вроде как своя страна будет, а у кого другого – своя!…
…Хоть бы у сеньора Кристобаля Колона, итальяшки этого. Доплывет ежели, будет ему земля – с золотом. Много-много золота, да? Гроозен гольд!
А зачем нам с Доном Саладо гроозен гольд? Моргнул толстячок, подумал, снова моргнул:
– Да о чем вы, Начо? Это же сказки. Просто сказки! Ну, Дон Саладо – еще ладно, но вы?!
Встал я, плечами повел. Набегался за день и за ночь набегался.
А все одно идти надо.
– А чего я, сеньор Рохас? Чем я Дона Саладо хуже? А насчет сказок – ошибаетесь вы. Не станем в сказки верить – тут и Старая Кастилия наша кончится. А правда это, неправда – для того и плывем. Увидеть чтобы.
Схватился толстячок за голову свою, премудростями набитую. Схватился, застонал. Не иначе от жалости, что времени нет – меня лечить чтобы. По системе своей.
Да только зачем лечить? Ясное дело – заразил меня мой идальго, потому как хворь у него – самая опасная, мигом пристает.
Заразил – ну и пусть. Не жалко!
– Ну так чего, сеньор Рохас? – улыбнулся я. – Обнимемся на прощанье или вежество проявим – поклонимся только?
Увидел я каравеллу – и одурел. Даже близко подходить не пришлось. Только через Альменилью-вал перебрался, только на пристань взглянул…
Дева Пречистая, Михаил Святой!
И на этом мы через море-океан поплывем? Тут бы до Трианы добраться – не потонуть на корыте этом!
Поглядел я на небо серое предрассветное, на тучки уходящие. А может, успею еще? Скручу Дона Саладо, через седло перекину, увезу куда подальше. Дождь кончился, конечно, но пусто еще на улицах, ждет народ, пока вода схлынет. Авось успеем!
Махнул я рукой, начал вниз спускаться – к пристани. Спускаться – да последними словами себя крыть. Кого слушал, Начо? Шкипера этого пьяного?
… Не каравелла – лодка какая-то. То, что палубы нет, и так ясно было. Но чтобы такая маленькая! Хорошо, ежели в длину двенадцать брасов будет, а в ширину – четыре. Так ведь меньше, поди! В тольдилье разве что козу спрятать можно.
Зато – три мачты парусами косыми латинскими хлопают. Прямо как у взрослых!
Делать нечего – спускаюсь. А навстречу – то ли вой, то ли ор:
Благословен будь крест святой!
Дирим-дрим-дрим! Дирим-дрим-дрим!
Ведет нас Дева за собой!
Дирим-дрим-дрим! Дирим-дрим-дрим!
Нам рифы-мели не страшны.
Дирим-дрим-дрим! Дирим-дрим-дрим!
Пройдем по гребню мы волны!
Дирим-дрим-дрим! Дирим-дрим-дрим!
Ну конечно! Распелись с утра пораньше. Сколько же народу в эту скорлупу влезет? Два десятка – много будет!
Подошел поближе – и ясно все стало: воду черпают. Оно и понятно – знатный ливень был. Как только не потонул «Стяг Иисусов»?
– Бьистро, бьистро, парни! Прилив не ждать, море-океан не ждать!
А вот и бурдюк персоной собственной – отважный шкипер ван дер Грааф. На самой корме пристроился, руками машет, что твоя мельница:
– Бьистро! С рассветом, с солнышком первым, якорь вира!
А парни (ну и ряхи, не к ночи увидеть!) и стараться рады.
А как потонем – не беда!
Дирим-дрим-дрим! Дирим-дрим-дрим!
Прими нас, темная вода!
Дирим-дрим-дрим! Дирим-дрим-дрим!
Сглотнул я, такое услыхав. А с другой стороны, чего еще от бурдюка-шкипера да от парней его ожидать?
– Начо!
Даже не узнал я в миг первый рыцаря моего калечного. Словно в плечах стал шире, словно помолодел. А борода – ну прямо как у Сида Компеадора!
– Поистине вовремя ты пришел, Начо, ибо с рассветом отплываем мы…
Покосился я на каравеллу нашу. Делать нечего – отплываем. В море выйдем, через бар прорвемся – и то хорошо. А до Лиссабона ежели – так и вообще Деве Святой хвала!
– К тому же должен сказать тебе, Начо, что будет у нас в путешествии этом спутник нежданный, точнее же – спутница…
Не дослушал я – увидел
Сквозь рассвет, сквозь сумрак серый.
Темным призраком стояла,
Плащ на голову набросив,
Та, что мне платок вручила,
Та, что мне когда-то пела
Об Измене Королевской.
Замер я, сказать не смея,
Шагу сделать не решаясь.
Кто пришел к нам этой ночью?
Кто меня не отпускает?
И свинцом булавка стала
Возле горла моего!
– Не ожидали, Игнасио? Знаете, я тоже, сеньор шкипер сказал, что вас не будет… Как хорошо, что вы успели! Не прогоните?
Взглянул я в глазищи ее темные, воздуху глотнул… Даже поздороваться сил не хватило. Кивнул только.
– Отец разрешил. Он верит сеньору Кихаде и… и вам тоже, Игнасио. Он считает, что в Кастилии оставаться опасно…
– Прислал он нарочного с письмом верным, – подхватил Дон Саладо. – И в том письме дочь свою заботам моим поручил, равно как твоим, Начо. Ибо вновь в опасности Анкора, как и когда-то, в годы давние…
Кивнул я, слово вымолвить не решаясь. Письмо – понятно, и что в опасности – тоже ясно. Да только с кем нам в море-океан плыть? Вроде бы тут она, лобастая, – настоящая, живая.
