В последних словах славного рыцаря сквозила неуверенность. С подвигами у него что-то явно не складывалось.
– Нам стоит подумать о ночлеге, Начо, – негромко проговорил лисенсиат. – Вы, конечно, человек более опытный, но уже темнеет, а впереди я вижу какой-то ручей…
Опытный! Да какой уж опыт – на голых камнях ночевать. Я потому и не останавливался, что до харчевни какой-никакой добраться думал. Или хоть до хижины пастушеской. Да где там!
А ручей он сразу приметил. Молодец, толстячок!
Сначала меня укусил мерзавец Куло. Больно укусил, Задница проклятая! А все потому, что травы не нашел. Впрочем, и я бы на его месте кусаться начал.
Травы не было – не росла она тут, хвороста, чтоб костерок запалить, – тоже. Я бы копье рыцарево на растопку пустил, да вот беда – потерялось копье, покуда мы удирали. Так что одно осталось – жуй всухомятку да водичкой запивай. Ну ровно как в монастыре каком!
И место мне не нравилось. Ну совсем! Ручеек маленький, со скалы сбегает, а скала громадная, прямо над головами висит. Не выдержал я, вверх по тропе пробежался. Да все без толку. Скалы, правда, там чуть потесниться изволили, зато голо, а под ногами – камень. И дорога, еще одна, поперек нашей. А у перекрестка этого столб торчит – каменный, вроде как в землю (то есть в тот же камень, конечно) вбитый. Махнул я рукой и понял: нечего искать. Уже и солнышко за гору ныряет, один краешек остался. Так что болеть моим бокам на этих скалах! Хоть бы плащ пастушеский был, сайяль который. Знал бы, у парней из Месты прикупил!
Сел я на корточки и загрустил. Сеньор Рохас рядом примостился – чтобы мне самому грустить не так скучно было. Одному Дону Саладо хоть бы хны, у него бока железные – спи хоть на гвоздях. Обернулся я, дабы на рыцаря своего перед сном взглянуть, ан глядь – нет рыцаря. Не иначе за скалу завернул – нужду справить. Воспитанный он у нас!
– Расскажите что-нибудь, сеньор лисенсиат, – вздохнул я. – Грустно оно как-то!
Передернул толстячок плечами, в сторону посмотрел.
– Знаете, Начо, ваша жизнь поинтереснее моей. Так что вам и рассказывать!
И вновь подивился я – в который уж раз. Это когда же образованный человек случай упустит языком потрепать? Да быть того не может!
– Да чего уж тут рассказывать, сеньор Рохас! Родители померли, когда я совсем сопляком был. Я ведь даже имен их не знаю, только фамилию запомнил. От голода померли. Голодуха тогда в Астурии у нас была страшная – почитай, все село вымерло. Вот и пошли мы с дружком моим на юг, чтоб прокормиться. А его дорогой собаки разорвали. Большие такие, их с островов Канарских привозят, чтобы на людей спускать. Мы тогда с голодухи-то этой в сад чей-то залезли…
Прикрыл я глаза, губу закусил. И действительно, что вспоминать? Как эти псы Хуанито, друга моего, на части рвали, а он все кричал, все умирать не хотел? Как я после этого три года заикался, говорить почти не мог? Спасибо падре Рикардо – выходил, на ноги поставил…
Да один человек мне в жизни и встретился – такой, чтоб настоящим был. Эх, падре Рикардо! Если б все это сейчас случилось, я бы за него всех парней с Берега поднял, сам мертвым лег, а тем гадинам зеленым не отдал бы! А тогда что, мне только-только тринадцать исполнилось. Или меньше даже…
– Извините, Начо, – тихо-тихо проговорил сеньор Рохас. – Я не хотел…
Дернул я плечом, думал сказать, что все пустяки это, ведь я – пикаро, а пикаро никогда на жизнь не жалуются, потому как сами никого не жалеют, значит, и чужого сочувствия не ищут…
Хотел сказать – не успел.
– Начо!!!
Я чуть не подпрыгнул. То есть не чуть – вскочил, рука у пряжки, где дага…
Дон Саладо!
Борода-мочалка – дыбом, в глазах – пламя плещет, переливается.
– Начо, там… Там… Рыцарь! Странствующий рыцарь! У перекрестка!
Фу-ты!
Первая мыслишка – связать. Связать, воды из ручейка набрать да той водичкой идальго нашего и попользовать – охолонул чтоб. Вторая – жалко все же…
– Да нет там никакого рыцаря, ваша милость, – махнул я рукой. – Еще скажите – василиск!
– Нет, нет, Начо! – даже голос его задрожал, от переживаний, видать. – Копье! Копье мне! Верил я, верил, сеньоры!…
И уже на конька своего взбирается. Плохо это у него выходит – с одной-то рукой. Но – взобрался. Взлетел даже.
– Вперед, сеньоры!
– Давайте сходим, – невозмутимо предложил лисенсиат. – Может, какая-нибудь коза забрела…
Не стал я спорить. Почему бы перед сном не прогуляться? Только бы с козой этой рыцарь мой битвы не начал!
А Дон Саладо…
– За мной, сеньоры! Санто-Яго Компостело-о-о-о! И – простучали по камням копыта.
– Поспешим, – вздохнул я. – А то свалится еще!
И вот скала позади. Крутой подъемчик, запыхался даже! Ну, где коза?
Поглядел я туда, где перекресток. Поглядел. Обмер…
Над горами – вечер красный,
Словно кровь лилась по небу,
Скалы лезут к поднебесью,
В небеса зубцы вонзают.
Перекресток, камень черный.
И стоит недвижней камня
Рыцарь на коне огромном
В темном шлеме и в кольчуге,
А рукой копье сжимает.
Конь копытами уперся,
Словно вылит он из бронзы,
До земли свисает грива,
На боках парча златая…
Я хотел перекреститься,
Да не смог – застыли пальцы.
И все-таки перекрестился – после того, как пальцы по одному расцепил. В ладонь впились, чуть ногти кожу не порвали.
Не исчез! Стоит, копье – к небу, не двигается, даже страшно мне стало… То есть не «даже»…
– Из королевского войска, похоже, – неуверенно проговорил сеньор лисенсиат, близоруко всматриваясь в нежданного гостя. – Странно, вся конница сейчас у Гранады…
И тут я очнулся. Очнулся, пот холодный со лба вытер. И вправду, этак и спятить можно! Конечно, какой-нибудь кабальеро или просто стражник, дорогу от разбойников стережет…
Эге, а со стражниками лучше бы не встречаться! Да как не встретиться, если Дон Саладо…
…Вот он, Дон Саладо! Уже у камня. Ну, все!
– Приветствую вас, о благородный рыцарь, возле этого перекрестка. Не могу ли я помочь вам исполнить некий обет? Или желаете вы скрестить копья во имя прекрасной дамы?
А у самого голос дрожит пуще прежнего. Ну, еще бы! Эх, не выберемся! Кликнет сейчас этот железный подмогу, набегут альгвазилы с веревками…
– Привет и вам, рыцарь! Рад я встрече с вами, хоть и дивной она мне кажется. Но в любом случае Хорхе Новерадо рад приветствовать собрата по доблести. Правы вы, рыцарь, имею я некий обет, однако же не помочь вам мне его исполнить…
Глухо так его голос звучал, странно. Это потому, что шлем у него с забралом. Большой такой шлем – как горшок.
