…А мешков-то уже два! Скинула дуэнья груз с плеча – и обратно пошла. Видать, за третьим. Жаль, не разглядеть, под деревьями лежат, а на дворе темно уже совсем…
Затем наши с Доном Саладо ниточки. Если мною думали Адониса-беднягу заменить, то идальго калечный им зачем? Ведь ясно, неспроста лекарь тот с ним лясы точит. Дон Хорхе вроде как в игру старинную играл, этот же о здоровье выспрашивает. А все к одному идет. Да только к чему? Не верить же байкам про мир неведомый, только моему рыцарю и доступный? Впрочем, я ведь и сам чуть было не поверил, когда по мечу пощербленному пальцем провел.
…Четыре мешка! Или она репу для кухни таскает? Много же тут репы едят!…
Теперь еще парни с Горы. Зачем их сиятельствам разбойнички? Не вяжется ниточка. А замок этот, Анкора? Вроде и не к месту, но ведь никто его не видел, а мы с Доном Саладо и с толстячком – совсем даже наоборот. Причем сеньора Новерадо именно идальго мой и встретил! Тот еще удивлялся очень.
…Шесть мешков!
В общем, не сплелась веревочка. И не скажешь, плохо ли это. Как бы на такой веревочке повеситься бы не пришлось!
Слез я с подоконника, на кровать рухнул, только собрался руки за голову закинуть…
Крик! Совсем рядом, громкий такой. То ли «А-а-а-а!», то ли «О-о-о-о-о!». Не в коридоре – под окном.
Не увидишь – тень на тени,
Лунный свет закрыли кроны.
Только крик – такой знакомый,
И как будто легкий шелест.
Хлопнул я по лбу ладонью:
Думать надо, глупый Начо!
В коридор, к соседней двери —
Пусто в комнате у Пеньи.
Табуретка вверх ногами,
Книги – горкой, а окошко…
Значит, верно говорил он,
Что на воле гибель слаще!
Понял я – ругаться поздно,
Поздно связывать беднягу.
Свистнул ветер – и подошвы
По траве скользнули влажной.
А в саду гуляют тени,
Шорох, шепот, шелест листьев.
Оглянулся – вдруг увижу?
Лунный лик блеснул сквозь ветви.
Не увидел я – услышал.
И упало сердце – поздно!
Споткнулся я о труп. Споткнулся – и почему-то сразу понял, что попалось под ноги. Я ведь не бежал – летел, думал, успею. Хорошо еще, кустов в саду мало, можно прямо между деревьями. Вот я и рванул – к воротам, мимо тех мешков, что дуэнья в черном на плече таскала.
И – споткнулся. Кажется, о голову. Мотнулась голова, дернулась.
Даже не взглянул – до того страшно стало. Но когда нога зацепилась за чей-то сапог…
…Все шестеро были тут – те, кого я днем у ворот встретил, бравые парни с Горы. Недолго довелось им его сиятельство ругать! Только зря они жаловались, будто не рассчитались с ними. Вот он, расчет. Все шестеро, один рядом с другим!
Глотнул воздух – не глотается. Выдохнул, что осталось – и к воротам.
Но все равно – не успел.
Седьмой труп возле самой стены валялся. Недалеко убежал бедолага Адонис! Да и то, как только сил хватило из окошка выпрыгнуть и сюда добежать? Очень, видать, не хотелось в доме их сиятельств Господу да Деве Святой душу отдавать. А что готовенький он, я еще на бегу понял, потому как не бывает, чтобы у живого – голова на сторону, подбородком чуть ли не к лопаткам. Так и лежал – на животе, а лицо вверх смотрело.
Хотел я к нему броситься, поглядеть, вдруг чудо какое, жив еще. Да только словно к месту меня пригвоздило. Семь холодненьких уже тут, восьмого не хватает. А восьмым-то я буду, больше некому.
Крутнулся я на месте…
Вот тут меня и накрыли!
Потом вспоминал – вспомнить не мог. Только пятна какие-то. Кажется, меня сразу по башке огрели, да я слегка уклонился, потому и на ногах устоял. А потом словно камень на горло упал.
…И лицо. Дуэньи этой в черном. Спокойное такое, как у младенца. На губах улыбка, глаза насквозь смотрят – будто меня, Белого Начо, уж и на свете нет. Да, в общем, так оно и было.
– И почему из-за какого-то наглого неуча достойные люди должны тратить свое время, тратить Нестираемые Имена, спасая этого мальчишку от его собственной глупости, достойной глупости самого Амнуэля, будь он неладен?
Седая борода, седые волосы под полосатым платком. А может, это просто лунный свет по комнате пляшет. Скачут пылинки в нестойком серебре. Вверх-вниз, вверх-вниз…
– Верно говорят мудрые: оставь дурака идти путем его, пусть его ведет осел, ибо они достойны друг друга…
На лбу – холод. Не тряпка мокрая, не льда кусок – просто холод. Словно лунный свет загустел, на голову пролился. А горло – нет горла, голова вроде как отдельно лежит, и я – отдельно. Будто на плахе побывал.
А пылинки – вверх-вниз, вверх-вниз…
– Спасибо, сеньор, – хриплю. Или мне только кажется? Да и кого благодарить? Лунный свет?
– И он смеет еще говорить «спасибо», бездарный неуч, вообразивший себя Голиафом! Ты недостоин не только Имени, что я послал тебе вслед, но и той ямы, в которую тебя бы уже давно закопали…
А лунный свет снова идет в пляс, вновь надо мною склоняется седая борода. Выпуклый темный глаз смотрит равнодушно, с насмешкой.
– Что… Что это было, сеньор? – дергаю губами. Беззвучно, бессильно. – Эта… Дуэнья которая?
Дергаются пылинки от его смеха, пляшут в лунных лучах.
– Дуэнья? Слепому не увидеть, неучу – не понять. Да не твое это дело, наглый мальчишка, посмевший красть мое время. Ты – безоружный болван, рискнувший выйти на поле битвы, наглец, посмевший сунуть свой глупый нос в пещеру, где молится сам ребе Пинхас!…
Вверх-вниз, вверх-вниз пылинки. И вот уже ничего не увидеть, свет гаснет, и только где-то далеко, на краю мира, за морем-океаном, маленькими капельками падают тихие слова:
– Если не поймешь, не я буду виноват, а ты… Возьми земли из-под камней синагоги или глину, принесенную водой с гор, не тронутую еще грешными руками. Позови с собою двух помощников, коим ведомы Нестираемые Имена. И молитесь вместе семь дней, и не говорите друг с другом, после же омойтесь, в чистое облачитесь и с чтением молитв ступайте вон из города…
Слова-капельки падают, не застревая в памяти, уносятся куда-то прочь.
– Вылепи же из глины образ человека высотой в полтора локтя, положи его на спину, затем обожди до полуночи, после чего потерпи еще четыре часа. Когда же срок настанет, пусть каждый из вас троих воплотит в себя один из элементов, из которых наш мир состоит: огонь, воду и воздух; землей же будет тот, кто лежит на спине. И пусть один твой помощник обойдет вокруг слепленного семь раз, повторяя нужные Имена, если известны они ему. И станет тот, кто слеплен, сухим, после же горячим и, наконец, раскалится докрасна…
Голос из-за моря-океана то стихает до неясного шепота, то приближается, а я все никак не могу понять, не могу догадаться…
– Затем пусть твой второй помощник проделает то же, и станет слепленное влажным, и вырастут ногти на пальцах, и покроют голову волосы. Следом же обойди созданное тобой сам, после чего положи ему под язык пергаментный свиток, именуемый «шем», на котором начертано Имя Жизни. После чего поклонитесь все трое и произнесите нужные слова из книги Берейшит, если знаете их. Созданный же тобой пусть встанет и откроет глаза свои. Тогда дай ему имя, и пусть откликается он на него, и служит тебе верно…
