И снова – ничего не видать, даже голос куда-то пропал. Жаль, я ничего не понимаю! Разве можно сделать человека из глины? Разве глина живет?
– Когда же вырастет твой слуга и станет ростом со взрослого, будет он делать для тебя, что требуется, и на все способным окажется, недоступна ему будет лишь речь, ибо это – дар Святого, благословен Он. Если же хочешь сотворить сторожа, невидимого для злодеев, надень на шею слуге своему ладанку из оленьей кожи с известным тебе Именем. Но не забывай вовремя вынуть изо рта создания этого пергамент «шем», ибо в ночь с пятницы на субботу сила того, кто слеплен из глины, возрастает неимоверно, и не будет он слушаться тебя. Пусть пребудет слуга твой весь шаббат в праздности…
Тьма накатывает, шепчущая тьма ночного сада, Сада Смерти, где сгинула глупая башка Начо Бланко, пикаро с Берега, которому уже никогда не стать Белым Идальго, не ступить на Терра Граале, Землю Чаши Господней, что за морем-океаном, куда может добраться только несчастный калечный рыцарь, называющий себя нелепым именем Дон Саладо.
…А может, и не было ничего? Может, я погиб еще тогда, возле иного сада, такого же Сада Смерти, где канарские псы разорвали моего дружка Хуанито? Я просто не успел добежать до старой часовни, не успел увидеть Ее, прежде чем жадные клыки сомкнулись на горле?
Если ходишь ты по краю,
Если лезвие кинжала
Вместо камня под ногами,
Когда пляшешь под веревкой,
Прежде чем сплясать в петельке,
То узнать, конечно, хочешь,
Какова у Смерти морда,
Что там ждет тебя за краем?
У попов своя есть байка,
Но пикаро любопытен,
Если пальцем не пощупать,
То увидеть краем глаза,
Чтобы после не бояться.
Вот и я чуток увидел,
Вот и мне понюхать дали.
Но глаза во тьме не смотрят,
И ничем уже не пахнет
Темнота.
ХОРНАДА XVIII. О том, как разговаривали со мною двое – полуживой и мертвый
Ни дня, ни ночи.
Вроде как кисель серый вокруг, ни увидеть ничего, ни руки поднять – вязнет рука. И не поймешь, сколько времени – то ли Страшный суд уже настал, то ли ночь эта проклятая еще тянется. Будто бы в ампольетах, что на Небесах время отсчитывают, песок кончился.
Помер я, что ли? А ежели помер, отчего вилы в бок не втыкают да в котел не волокут? Грехов на мне висит достаточно, к тому еще причаститься не успел, исповедаться…
Вспомнил я о вилах, на которые таких, как я, нанизывать полагается, и обрадовался даже. Потому как думать могу, мозгой шевелить. Значит, не помер! А раз не помер и мозги шевелятся, то отчего рукой не попробовать?
Но до руки дело не дошло. Свет я увидел – далекий такой, желтоватый. Потом по ушам ударило – словами.
Громкие такие слова, а не понять. Не по-кастильски и не по-мавритански даже.
– Вс-стань!
Даже сообразить не успел – болью всего дернуло. Потому как вновь руки-ноги вкупе со всем прочим ощутил. Шея ноет, грудь словно меж жерновов побывала, в висках кровь молоточками звенит.
Но – жив. И не просто жив – стою. А свет этот желтый все ближе.
– Глаза! Открой глаза!
Открыл. Открыл, зажмурился, снова открыл. Стена передо мною каменная, на стене факел потрескивает. Вот, значит, откуда свет!
– С-смотри на меня!
Да только я уже в себя пришел. Кажется, тут приказы отдавать любят! А у меня насчет приказов плохо – слушаться их, в смысле. Потому я сперва глаза наверх скосил, затем в сторону…
Вроде как подвал – или погреб. Стены камня темного, пол тоже каменный, неровный, рядом скамья колченогая (не иначе на ней я и валялся). А передо мною…
– Мне с-следовало поднять тебя мертвым, наглец! Глаза на меня, говорю!
Черная борода, глаза темные, щеки пухлые…
– Ты меня с-слышишь? Игнас-сио Гевара, ты меня с-слышишь?
Хотел я сказать, что покуда глухотой страдать не приходилось, да рот не раскрылся. То есть как раз открылся, а челюсть так и вовсе вниз поехала. Отвисла, в смысле. Потому как узнал я его, чернобородого.
– Вижу, что с-слышишь. С-садись.
Бухнулся я на скамью, а сам все челюсть пытаюсь на место вернуть. То ли глазам своим не верить, то ли ушам. То ли вообще ничему верить уже нельзя.
Он и есть! Только в прошлый раз на голове его шляпа была черная – с жемчужиной. И лицо румяным казалось.
И не булькает уже. Зато сипит – на «сы» вроде как с-спотыкается.
– С-сейчас мне нужно, чтобы ты с-слушал очень внимательно, Игнас-сио Гевара. Очень внимательно!
Его сиятельство Федерико Гарсиласио де Кордова заложил руки за спину, чуть наклонил голову, поглядел внимательно. Дрогнули яркие губы среди черной бороды.
Вот тебе и «буль-буль»!
– Для тебя ес-сть много дорог, Игнас-сио Гевара. Но вс-се они ведут к с-смерти. Вс-се – кроме одной. И по этой дороге тебе придетс-ся идти с-со мною. Это яс-сно? Отвечай!
На такие вопросы только один ответ и имеется. Да что-то на меня накатило. Или злость, или даже чего хуже. Встал я, шеей, от боли ноющей, повел, на факел чадящий зачем-то взглянул.
– Помирать никому неохота, ваше сиятельство, это точно! А душу губить – тем паче. Вы же вроде как католик, сеньор. Были то есть.
Думал – заорет. Или чего хуже. Кликнет своих мавров и растащат раба божьего по косточкам. Нет, не заорал. Улыбнулся – снисходительно этак.
– Конечно! Мужланы с-сиволапые боятс-ся ада… А с-скажи, Игнас-сио, творить инкуба – разве не грех? Первый раз вижу богобоязненного колдуна!
Услыхал я такое – даже о шее своей забыл. Это кто же тут колдун? Сам он, его сиятельство, это слово и есть. Колдун то есть.
– Мне с-следовало брос-сить тебя подыхать, как с-со-баку. Ты, негодяй, погубил мою с-супругу, с-сеньору Беатрис-су! Не знаю, удас-стся ли ее вернуть… Я не могу одобрить то, что она делает, но ты пос-ступил с-слишком жесстоко. И подло!
Моргнул я, его слова переваривая. Это чего же я сделал? Не тогда ли, когда серьгу свою за свечки кинул? Эге, кажется, собака и вправду тряпку заглотнула!
– А вы бы у сеньора Пеньи спросили, ваше сиятельство, – совсем осмелел я. – Он бы нас и рассудил, чего хорошо, а чего не очень. Вот, например, жизнь по капельке из человека выпивать, чтобы самой жить подольше, это как?
Яркие губы вновь дернулись, злым огнем вспыхнули глаза.
– А ты непрос-стой парень, Игнас-сио Гевара! С-спрос-сить хочешь? С-спрос-сим! Но с-сначала – выс-слушай и не вздумай больше с-спорить.
Уже не сипит – шипит!
Прошелся он по комнате, руки зачем-то потер, отвернулся, снова на меня поглядел.
– Я не колдун, Игнас-сио! Я – добрый католик и верный подданный кас-стильской короны. Для других – это с-слова, для меня – жизнь. Мои предки дралис-сь с маврами еще при С-сиде, еще при с-старом короле Родриго. Я тоже воевал, но с-сейчас требуетс-ся иное. Меча мало, нужна мудрость. А чтобы эту мудрос-сть пос-стичь, должны пройти многие годы. Поэтому я и живу долго. Я прос-сто разделил свою жизнь надвое…
