Не хотел я, а улыбнулся. Эх, Дон Саладо! Вчера великаны с василисками, сегодня – свод звездный. Какие там звезды! Горит все, во рту сухо…
…И холод со всех сторон. И ноги вроде как по льду скользят.
– Вижу я теперь вроде как ворота замковые, огнем горящие, но не одни. Три пути передо мною, сеньоры, и за каждым словно бы свет яркий…
Твердо говорил мой рыцарь, твердой рука его была, что ладонь мою сжимала. Не выдержал я, стал вперед всматриваться. Может, и вправду – ворота? Да где там – один огонь!
– И подхожу я к левым воротам, и вижу за ними нечто с морем сходное, и волны вижу, и чаек над волнами…
Что за притча? И вправду – словно ветром свежим подуло!
Нет, кажется только…
– Начо! Начо!
Не откликнулся я сперва, не до того было. Легко ли – перед Пастью Адовой стоять? Знаю я, какие там волны с чайками!
– Начо!
– Здесь, – отозвался я без всякой охоты. – Видать, пропали мы, рыцарь! «Ave» прочесть, что ли?
Засмеялся Дон Саладо. И совсем мне худо стало от его смеха. Видать, совсем спятил, бедняга! Оглянулся – не видать ничего, даже огонь пропал. И все вокруг сгинуло словно.
– А помнишь ли ты, Начо, о чем толковали благородные рыцари: сеньор Персиант да сеньор Гарет, именовавший себя Бомейном?
Спросил, называется!
– А посему сотворим молитву Деве Пресвятой и смело вперед ступим, ибо ничто не устоит перед силой Господней и отвагой рыцарской!
Хотел я ответить, хотел Ее, Заступницу нашу, помянуть. Самое время! Но – не успел. Шагнул Дон Саладо влево, меня за собой потянул…
Сгинула тьма!
Поглядел, глазам не веря:
Зал, а в зале все, как было,
Их сиятельства и мавры,
Да мальчишка бедный в кресле,
Да дуэнья у порога.
Только нет огней проклятых,
Даже свечи все погасли,
Только факелы на стенах.
Пот хотел со лба стереть я —
Не успел, рука застыла.
Понял я – не так все стало,
Только что не так – неясно,
Пламя в камень обратилось?
Люди в зале камнем стали?
Не моргнут, не шелохнутся,
Словно статуи в соборе.
В кресле замерла маркиза,
Стал столбом дон Федерико,
Книгу черную сжимая,
А у мавров, у проклятых,
Даже челюсти отвисли,
Да такими и остались.
Усмехнулся Дон Саладо,
Поглядел вокруг и молвил:
«Говорил тебе я, Начо!
Нет для рыцаря преграды,
Так пройдем между мгновений,
Как меж каплями дождя!»
Ответить я смог только за порогом. На лестнице. Узнал я ее – от дверей ее сиятельства лестница эта вела. Значит, впереди дверь потайная, а там коридор знакомый…
– Не стоит бежать, Начо! – молвил Дон Саладо, мою руку придерживая. – Ибо когда Господь наш творил время, то поистине он сотворил его достаточно.
Легко сказать! Да и не до времени мне сейчас было. Первая мысль – про дверь в коридоре. Заперта ли? Вторая – про окошко в моей комнате.
…В какой стороне двора конюшня находится, я еще в первый день приметил.
Повезло! И потайная дверь открытой оказалась, и та, что в коридор ведет…
Только когда мы у входных дверей оказались, остановился я – дух перевести.
И здесь то же! Стоят слуги, не моргают, кто с подносом, кто сам по себе. И тихо всюду – муху услышать можно. Но и мухи не летают.
– Однако же, Начо, – озабоченно молвил мой идальго, – разумно будет найти мой славный меч и щит, да и доспех тоже.
Хлопнул я себя по лбу, оглянулся. Всюду королевство сонное, как в той сказке про инфанту, что сто лет в постели дрыхла. Да только как бы принц не пожаловал! Тут и меч пригодится.
Да вот они, железяки! На стенах висят, как и положено. И мечи, и прочее всякое.
Снял я со стены первый попавшийся меч вместе с ножнами (много их там было!), кинул Дону Саладо, подобрал себе дагу по руке, ухватил шлем, что на палке резной красовался.
С доспехом попотеть пришлось. Взял я один, взвалил на плечо. Хорошо хоть не полный, верх только.
И – ходу!
А на дворе – тьма. А на дворе – собаки всюду. Тоже каменные. Одна мордой в траву тычет, вторая на луну оскалилась.
– Не восхотел я, Начо, колдовству черному потакать, – молвил Дон Саладо, шлем на голове своей ушастой пристраивая. – А посему не пошел я в ворота отверстые, но приметил милостью Господа нашего и Девы Святой некую тропку, что влево вела, как бы заворачивая. Или не тропку даже, а вроде как света луч. И почуяло сердце мое, что на верном я пути…
Хлопнул я его по плечу, помотал головой, все еще не веря.
– И подумал я, что такой же тропой, по тому же лучу светлому, прошел в давние годы сеньор Гарет, именовавший себя Бомейном…
Ну, рыцарь!
А в конюшню зашли – упало сердце. Вроде и Куло мой на месте, и мешок тут же – у стены свален, и конек рыцарский. Только каменные все. Глаза неподвижные, страшные.
Взвалил я свой мешок на плечо да не удержался – Куло, Задницу вредную, по холке потрепал.
Дрогнула шкура под рукой, потеплела. Поднял осел мой голову…
Вот даже как? Ай, славно!
Выбрал я двух красавцев гривастых, по шеям похлопал, подождал, пока ожили. И о коньке Дона Саладо не забыл – пригодится вещи возить…
– Должно ли нам делать сие? – смущенно проговорил идальго. – Ибо кони эти отнюдь не наши.
– Наши! – хмыкнул я. – Потому как – трофеи. Рыцарские!
А сам уже седло несу – самое лучшее отыскал.
Только за воротами, когда свежий ветер подул и деревья листьями зашумели, понял я, что не сон это. Ущипнул себя за руку…
Ой!
– Хоть и много я видел дивного, Начо, – молвил между тем славный рыцарь Дон Саладо, бороду-мочалку свою поглаживая, – однако же не решусь, пожалуй, никому рассказывать в случае этом, потому как даже мне он весьма престранным кажется. Не ведаю даже, можно ли считать сделанное нами подвигом…
Ничего я не ответил,
Оглянулся – топот сзади.
Не иначе принц явился,
И проснулся дом проклятый.
Только вижу – уши дыбом,
Мчит за нами мерзкий Куло,
Догоняет, шумно дышит,
Укоризненно косится,
Что, мол, бросили, не взяли.
Наклонился из седла я,
Потрепал его по холке
И простил в душе беднягу
За ослиный его норов
И за то, что познакомил
Нас он с рыцарем моим.
Часть третья. СЕВИЛЬЯНА
ЛОА
Снова белого побольше!
