…Бежать мне надо! Линять, удочки сматывать, ноги делать, сматываться. Чует печенка, не отвертеться на этот раз. Крепко меня дон Хуан де Фонсека держит, не отпустит. Ну, так я и проситься не стану. Не за море-океан бежать, конечно, места поближе есть.
А посему – палец второй. Не дурак, сеньор архидьякон, совсем наоборот даже. Почуял – оттого и в розыск объявил, да не за мелочовку какую – сразу за измену. Значит, бумагой какой обзавестись требуется с подписью и печатью да и башку покрасить. Был Белый Начо – и нет его. Конечно, руки у падре Хуана длинные, но не Господь Всевидящий же он! Мест в мире много, да и серебро кое-какое у меня имеется. Зря, что ли, я все эти годы с Калабрийцем ходил?
Значит, палец третий… С ним поговорить следует, с Пабло Калабрийцем. Про кантон Ури, например, или даже об Англии, где брательник сеньора Колона обретается. И четвертый палец…
– Начо!
Не успел палец загнуть – застыл палец. Это же надо, не заметил! А если бы парни из Эрмандады подобраться решили?
Встал я, вокруг поглядел. Тихо вроде вокруг. Кому какое дело до того, что сеньор некий к столу подошел? Правда, одет не по-здешнему, так и в Триане разный народ бывает…
Откликаться не стал. Вышел на улицу, в переулочек, что между двух сараев лежит, завернул.
Оглянулся.
Улыбался сеньор Алессандро Мария Рохас, словно родича какого встретил.
– Я знал, что вы придете, Начо. Вы – смелый человек! И я усмехнулся ему, толстячку нашему. Хоть и не к месту губы растягивать было. Не к месту – и не ко времени тоже.
– Это вы знали, сеньор. А я вот только сегодня решился.
Если ходишь ты по краю,
Если лезвие кинжала
Вместо камня под ногами,
Когда пляшешь под веревкой,
Прежде чем сплясать в петельке,
Если шаг всего остался
До старухи с бритвой острой,
Так и тянет шаг тот сделать,
Чтобы страх оставить сзади,
Чтобы больше не бояться
И старухе в ноги плюнуть!
Альтосано, пыль и козы,
Захудалая харчевня,
Толстячок такой знакомый
Улыбается-сияет…
Вот и все! Шагнул ты, Начо!
ХОРНАДА XXVI. О том, как отважный идальго Дон Саладо защищал добрые кастильские обычаи
– …на лугу, что именуется Табладо. А посему, добрые севильянцы, спешите сами и жен своих добродетельных ведите, и детей тоже, ибо всем дело найдется, всем рады будут!…
Вначале я и внимания на него не обратил – на глашатая. Каждый день чего-нибудь орут. Слушать – ушей не хватит. Все одно, главные новости без всяких глашатаев узнать можно. Те же самые добрые севильянцы перескажут, а не они – так жены их добродетельные…Не добродетельные – в особенности.
– А быть на лугу, Табладо именуемом, такому: бой на копьях тростниковых, бой кулачный до крови первой, арголья, сиречь с мячом забава, карусели, по столбам лазание…
Толпа, что на площади Ареналь собралась, и не толпа даже – десятка два, не больше. Утро, спят пикаро – отсыпаются. Ночная у нас жизнь! Да только глотка у глашатая луженая, и вот уже ставни открываются, рожи похмельные глазами лупают.
– А также коррида, то есть бой бычий!!!
– У-у-у-а-а-а-а-а-у-у-у-у!
Ну конечно! Не выдержал народец. Еще бы, какой севильянец корриду пропустит?
– А праздник сей дает славный город Севилья в честь королевы нашей – Ее Высочества государыни Изабеллы, город наш посещением своим почтившей!…
– У-у-у-у-а-а-а-а!
Сбегается народ. Гато сонные, шлюхи чуть ли не в исподнем, гуляки с носами красными (и синими тоже). Теперь уж точно – пойдут, побегут даже. Мало того, что праздник на Табладо, так еще в честь королевы. Как же государыню не уважить?
…И себя тоже. Ведь не просто так народ на Табладо повалит, а с кошельками полными. Ну как соседям не помочь без денежек побыстрее остаться? Побыстрее – и повернее.
– Эй, Начо, пойдем? Начо?!
Пожал я плечами. Отчего бы и нет, в конце концов. Все гуляют – и мы гуляем.
Веселый город – наша Севилья!
Если по чести, то не стоило бы мне там показываться. Лучше в заведении старухи Пипоты остаться, винца взять да за здоровье Ее Высочества выпить. В розыске я, как ни крути, – да и подумать не грех, мозгой пораскинуть.
О том о сем.
…Вот отчего падре Хуан итальяшку наглого, сеньора Колона, к себе вызывал! Королева приехала, дела вершить начала. А плавания морские – из забот наиважнейших, так всегда было.
И кто скажет мне, ведает ли Ее Высочество про кебалей этих, да про Силу Букв – или сеньор архидьякон для себя все эти премудрости оставил? Ведь не для него, не для дона Фонсеки я жизнью рисковал – для королевы рисковал.
Да только никто мне докладывать не станет. И спрашивать некого – не Ее Высочество же! Всем языка своего жалко – и головы жалко тоже. Так что одно осталось – гадать. А лучше и не гадать, не моего умишка эта забота.
Или моего все же?
В общем, махнул я рукой, повязку на башку свою белую повязал, серьгу новую в ухо вдел, цветным пояском с бляшками медными перепоясался. Пикаро в своем праве!
Потому как – праздник!
Карусели, карусели,
Карусели на Табладо,
Визг да крик вокруг, да хохот —
Погуляем, севильянцы!
Столб стоит, натертый мылом,
На столбе – бутыль с винишком:
Залезай, коли захочешь!
Копья легкие летают —
Тростниковые, для смеху.
На толпу толпа стремится
И вопит: «Рази, Кастилья!»
Вездесущие хуглары
Перед людом рожи корчат
Да монеты собирают.
И конечно, кастаньеты,
И конечно, всюду танцы.
Веселись, гуляй, Севилья!
Королева в гости к нам!
На столб я все-таки залез. Скользкий, понятно, от души мылом натирали, да только зря я, что ли, по мачтам в шторм карабкался? Иной раз и канаты все оборвет, и рея – пополам, и парни с ног валятся. Я, конечно, не моряк – пехота морская, но ежели вот-вот ко дну пойдем, о таком не думается. А столб – подумаешь, столб!
Залез, в общем. С третьей попытки, правда. Залез, подтянулся на самую верхотуру и, прежде чем бутыль кожаную с винишком снять, вокруг себя обернулся.
Высоко сижу, далеко гляжу! Слева на копьях тростниковых бьются, справа место отгораживают – для быков, значит. А сзади…
Туда лучше не глядеть. И не только потому, что со столба брякнуться можно. Кемадеро там, сзади. Ну его к бесу! Зато впереди…
Скользнул я вниз, подождал, пока по плечам меня отхлопают, пустил бутыль по кругу (не жадные мы!) да парням, что со мною пришли, подмигнул. Потому как там, впереди, кой-чего интересное увидел. Кобыла там. Не та, что сено лопает, а деревянная, с ремнями. На эшафоте кобыла.
