– У меня нет выхода, Начо!
Твердо так сказал – как тогда, на дворе постоялом. Мне даже спорить расхотелось. Вот ведь, навязались на мою голову! Один – идальго странствующий, умом поведенный, другой… Еще хуже другой, хоть и головою не скорбен.
И у меня ведь тоже башка на плечах – единственная, между прочим!
А сеньор лисенсиат поглядел на меня – внимательно так.
– Вам моя идея не нравится, сеньор Гевара? Но что можно сделать? Поднять бунт?
– Пробовали уже в Авиле, – вздохнул я. – Да только зубы обломали.
…Вся Севилья об этом толкует. Взял герцог Бехарский Авилу. Не сам, конечно, – войско королевское поспособствовало. И теперь там плахи кровью набухают.
Не простится тебе, Начо! Ни на том свете, ни на этом…
– Вот видите! – нахмурился толстячок, ближе ко мне пододвинулся. – Вы сами понимаете, что нынешняя политика дома Трастамара…
– Хватит! – поднял я ладонь, от подобных слов загораживаясь. – Не хочу и слушать! Ни про Ее Высочество, ни про дом Трастамара.
…А самому все кажется, будто сопит за ухом кто-то. Уж не падре ли Хуан де Фонсека?
– Как хотите, Начо, – дернул губами толстячок. – Кстати, вы просили меня узнать, что такое Ола?
Вздрогнул я даже. Обернулся.
Пусто во дворике. Только пичужки у фонтана умываются.
…А вдруг и они тоже? Взлетят – и прямо в Башню Золотую?
– Просил, – выдохнул я. – И про Олу, и про Силу Букв, будь она трижды…
А у кого спрашивать было? Не у сеньора архидьякона же. А с толстячком мы вроде как повязаны – на одной веревке висеть придется.
Встал сеньор Рохас, к источнику подошел, где надпись мраморная.
Вспорхнули пичуги!
– То, чем занимается маркиз де Кордова, именуется Каббалой. Не слыхали, Начо? Но только его деяния с истинной Каббалой никак не сходны. Представьте себе, Начо, чашу – красивую, стекла наилучшего, с узорами…
– Это сколько угодно, – усмехнулся я. – Мы такие из Венеции возили.
– Вот… А теперь подумайте, можно ли такой чашей убить человека?
– Как?! – поразился я. – Убить? Ну, ежели расколоть, да осколком по горлу…
Фу-ты, ну и мыслишки! И у меня, и у сеньора Рохаса тоже.
– Каббала – тайное учение иудеев. Век назад Моше де-Лион написал великую книгу «Зогар» – кажется, про это вам сеньор маркиз уже говорил…
Припомнил я – и точно.
– Моше-иудей и еще мавр какой-то, сарацин, в смысле.
– Ибн-Араби по прозвищу Афлатун, Сын Платона, александриец, автор книги «Ал-Футухад». Действительно, эти учения, Начо, во многом сходны. В них самих, как я понимаю, нет ничего плохого. Может, это и вправду позволит нам когда-нибудь понять Создателя, даже поговорить с Ним. Но такие, как сеньор де Кордова, не собираются пить из чаши, им требуется иное: расколоть, разбить вдребезги – и взять в руки осколок. Им не нужна мудрость – им требуется только Сила.
– Сила Букв которая? – вздохнул я.
– Да… Ола, ежели на кастильский перевести, это Всесожжение. Слово сие библейское, означает же оно жертву, Господу приносимую. Бывает Ола бескровной, бывает и кровавой.
Присел я к источнику, воды глотнул – чтобы в башке прояснилось. О чем-то таком мне уже рассказывали – во сне, когда ко мне седобородый в повязке полосатой являлся. Да только об ином чуток там речь шла.
– Говорили вы, Начо, про притчу о красной корове……Да не я, сон мне о том толковал. Про раби Ами, которого о смерти какой-то сеньоры Марьям спрашивали.
– Кажется, я понял, в чем дело. Смерть праведников! Вот о каком Всесожжении шла речь. Понимаете? Для того чтобы нашу Кастилию не покарали малахи – Ангелы Наказания, необходимо Всесожжение праведников!
Мотнул я головой – раз, затем еще. Не помогло.
Но ведь слышал я уже об этом! То ли опять же во сне, то ли наяву. Как бишь это? «Смерть праведников искупляет»?
Да!
СМЕРТЬ ПРАВЕДНИКОВ ИСКУПЛЯЕТ.
– Маркиз, который де Кордова, говорил, что Ола эта – вроде щита…
– Верно, – согласился сеньор Рохас. – Щита, который должен избавить страну от всех бедствий. А для этого нужна гибель невинных – многих, тысяч и тысяч. Огненная гибель! Вот про что толковал его сиятельство де Кордова. О человеческом жертвоприношении!
Попытался я эти слова повторить, пожевал губами.
– Да как же это, сеньор Рохас? Ведь мы, слава Богу, добрые католики!
А перед глазами – лицо его сиятельства чернобородое. И другое лицо, то, что с крюка на меня смотрело…
– Это чего же выходит? За-ради процветания Кастилии нужно сжигать невинных? Да какому богу такая жертва угодной будет? Да это же только Сатана выдумать мог!
– Вы сами сказали, Начо!
Отвернулся я, мысли свои, мыслишки, собирая, ровно парней после крепкой драки. Только не получалось что-то.
– Так вот для чего сицилийцы эти проклятые Супрему придумали? Людей в жертву приносить! Да нет, быть такого…
…не может, конечно. А ежели подумать, за-ради чего падре Рикардо сгубили? И ведь не его одного! Как это во сне мне почудилось?
«И если человек праведен, то он истинное возношение для искупления. А иной, неправедный, не пригоден для возношения, потому что порча в нем…»
А ведь точно!
Близко-близко подошел ко мне сеньор лисенсиат. Тихо-тихо заговорил – не шепотом, дыханием одним:
– А я еще понять не мог, Начо, почему маркиз де Кордова первым призвал сжигать марранов! Думал я, дому Трастамара нужен новый внутренний враг – вместо мавров. А выходит, все еще страшнее. Торквемада – просто фанатик, его используют вслепую. А на самом деле речь идет не о вере христианской, коей беда якобы грозит, а о магии черной. И самое ужасное, Начо, это – не сумасшествие. Сила Букв действительно есть, и если ОНИ смогут ее вызвать…
Отшатнулся я от шепота этого – да опять дона Фонсеку вспомнил. А ведь прав лисенсиат! Знает о Силе Букв сеньор архидьякон!
А может, и Ее Высочество? Нет, быть такого не может!…
…А почему, собственно, не может?
– Что-то страшное происходит в нашей Кастилии, Начо! Может, такие, как де Кордова, добьются своего. Но представляете, что это будет за величие? КОМУ станет оплотом наша страна? А ведь есть предание, что земля живет, пока живы в ней праведные люди – те самые, которых они собираются убивать!
– Хватит, – вздохнул я. – Вроде понял…
Не то чтобы, конечно, понял, да только слушать об этом больше не мог. Спятил его булькающее сиятельство, это ясно, что бы там сеньор лисенсиат ни говорил. Но ведь падре Хуан вроде как в своем уме? Ведь он служитель Божий! На нем чин ангельский!
