– Запомнил, – кивнул. – Чего еще?
Не ответили мне. Задумались, не иначе. Очень они сегодня задумчивые – фра Луне да фра Мартин.
Ближе к вечеру меня вызвали. Я даже обрадовался. То есть не обрадовался, понятно (хороша радость!), но как-то легче стало. Лучше про заговорщиков сказки рассказывать, чем меж четырех стен куковать.
Вызвали, но все равно не так что-то. Первое дело – задумчивые они оба, жердь с громоздким, серьезные какие-то. И второе имеется – молчит фра Луне, слова не вымолвит. А фра Мартин ему не очень и помогает. Спросит меня, грешника, выслушает – и снова словно не тут он. Бумажку с фамилиями и гадостями всякими (страшные заговорщики попались!) сунет – и в сторонку отойдет, будто и неинтересно ему стало. Ой, не так что-то у них!
– Ладно, Гевара! – вздохнул наконец фра Мартин. – Вроде понял ты все…
И голос иной – не гудит уже, тихо вещает.
– С беглецами-злодеями без тебя разберутся, твое имя не упомянут даже. Видишь, грешник, сколь мы о тебе, мерзавце, заботимся? Не сочтут тебя предателем дружки твои, как честного оплачут, перед тем как на Кемадеро отправятся…
Замер я. Заледенел. Вот оно! «Уплывут» – не «доплывут»!
Кому поверил я, дурак? Сатане?
– Главное же запомни: заговор сей омерзительный и опасный, всей нашей Кастилии грозящий, всей Испании даже…
– Нет!!!
Подпрыгнул я на табурете от визга этого, отшатнулся фра Мартин.
Ну, точно свинью шилом сапожным кольнули!
– Нет! Нет! Нельзя! Те coronat Dei! Те coronat Dei! Божье помазание! Божье помазание!
…Фра Луне!
– Помолчи, брат! Помолчи!
Ежели и смутился фра Мартин, то лишь на миг самый. Приподнялся, плечами крепкими повел.
– Или смерти ищешь, брат? Проклятия вечного? Или забыл, что пожалели тебя, от гибели верной избавили? Ели бы тебя уже, сущеглупого, черви!…
…Уж не за то ли, что наплел я ему, жерди этой, о делах падре Хуана? То-то писаря за столом нет. Видать, не пожалели горбуна. Так что не зря свистел пикаро!
И снова – гудит громоздкий да страшно так:
– Ведаешь ведь ты, что есть «наказание стеной»? Не напомнить ли?
Это для меня страшно – но не для жерди, не для фра Луне. Дергается жердь, приплясывает словно, башкой трясет:
– Пусть! Пусть! Господь оправдает! Оправдает! Нельзя! Лучше погибнуть, чем руку поднять! Те coronat Dei!
– Умолкни!
Рыкнул фра Мартин, жердь ополоумевшую за грудки сгребая:
– Предатель подлый! Трус! Или забыл, что продан Господь наш Иисус Христос за тридцать тысяч эскудо? Снова продан? Нет на предателях благодати Божьей! Умолкни – иначе удавлю!
Сижу я, ни жив ни мертв, шевельнуться боюсь. Как назло – никого в допросной. Кроме нас, в смысле. Прежде в углах парни в ризах зеленых столбы изображали. А как речь о делах тайных пошла – сгинули. Оно и понятно – кому в стену живьем уходить охота?
– Ну что, фра Луне? Успокоился ли?
Мотнула головой жердь. Разжал свои клешни фра Мартин. Потер фра Луне горло, пошатнулся:
– Ус… успокоился… Гевара! Слушай, Гевара!…
Отбежала жердь в угол, забилась, заверещала:
– Беги, Гевара! Расскажи! Всем расскажи! Ее… А-а!…
Хрустнули кости. Прямо в лицо удар кулака пришелся.
– Расскажи!…
Даже зажмурился я, чтобы не видеть. Страшно, когда человека вот так убивают! Зажмурился, да только уши заткнуть позабыл.
– Расска…
…Долго хрипел фра Луне, все умирать не хотел. Долго его фра Мартин топтал – с хеканьем, от души самой. Умаялся, задохнулся даже.
Открыл я глаза…
– Понял, сын мой? С каждым так будет, никого мы не пожалеем! Никого!
Прямо в глаза глядел мне фра Мартин. Не врали его глаза, словам вторя. И ясно мне стало – правда это. Не пожалеют. НИКОГО!
Кивнул я, голову склонил.
…Рукой вниз скользнул, к башмаку, к подметке истоптанной.
– Зря ты, Гевара, все сие слушал. Хоть и жалко трудов, что на тебя, дурака, потратили…
…Ой, плохая подметка! Давно у сапожника не был!
– Да только…
Да только не я дурак – он. Потому как сперва убивать надо, а уж после…
Вначале – умолк. На полуслове, словно обрезало. Потом удивляться начал. Моргнули глаза, рот приоткрылся…
А я не спешил – ждал. Здоровый он кабан, фра Мартин, тут и ошибиться можно. Но только не ошибся я. Дернулись его клешни – к груди, к сердцу самому, полезли глаза на лоб…
Закрылись.
Хотел его подхватить – да не стал. Уж больно тяжелый он, фра Мартин, задавит еще. Так на пол и брякнулся. Хорошо еще, пол каменный, не прошибешь. Только эхо по углам темным разбежалось.
А все почему? Потому что шило в сердце вещь даже для фра Мартина – ну совершенно непереносимая. Это раз. И не лениться надо, башмаки у таких, как я, отбирать, потому как в башмаке не только шило спрятать можно.
…Ох, испугался же я, когда Хосе-сапожник про шило сказал! Думал – сообразят, обыщут. Да вот повезло!
Ткнул я башмаком кабана этого дохлого – для верности пущей. Нет, не встанет! Дождался Мартинова дня!
На фра Луне поглядел – и этот дождался.
…Это вам не Касалья, святые отцы! Нашлась-таки игла на Левиафана!
А потом и соображать принялся. В коридоре – стража, да у ворот стража, всех бы перебил-переколол, конечно, – не жалко ничуть, так ведь не перебьешь!
Всех и не пришлось. Только одного – того, что в дверь на стук мой заглянул. В самый раз его риза оказалась, словно для меня шили. Накинул на башку капюшон…
А дорогу-то я еще в первый раз запомнил – как в город выпускали.
В воротах только пуганулся. А вдруг слово тайное потребуют? Обошлось! Ткнул я страже под нос перстень с крестом Андреевским – с пальца у фра Мартина стащил, не побрезговал.
Пропустили!
А как уходил, все боялся – побегу, себя выдам. Так и шел, каждый шаг считая. Пятый… десятый… двадцать первый… И только как за угол завернул, как Барабан-площадь увидел…
На вечернем небе – тучи
Наползают, наплывают,
Вдалеке грохочет что-то,
Жди грозу, моя Севилья!
По делам спешит народец,
До дождя успеть желает.
Никому и дела нету
До воскресшего пикаро,
До живого Начо Бланко.
Ветер пыль несет по камню,
Пылью ноздри забивает.
Не орать вам про «сиренас»
Этой ночью, альгвазилы.
Потому, гроза спешит к нам,
Потому, что спасся Бланко!
Далеко ли можно за два часа убежать?
