Один человек, словно змея, исчезает в одном из трех открытых люков и высвечивает лампой гигантский стальной корпус. Это напоминает мне горнопроходческую штольню.
Вечером я нахожу старика, как обычно, на мостике.
— Я рад, — говорю я, — что получил свою старую каюту. Там, на корме, я казался себе пассажиром увеселительного парохода. Шум из бара, а в каждой второй каюте — вечеринка.
— Ты преувеличиваешь! — говорит старик.
— Может быть, но мне так казалось. Да и постоянный визг, раздающийся из трюма номер пять, где ежедневно играют в волейбол, — не для меня.
— Я тоже считаю, что нехорошо переделали помещения. Например, в бар не может пойти матрос — он чувствует себя там неуютно. Ведь это помещение предназначено не для этого.
— Ты уже побывал там?
— Нет, спасибо. Я уж лучше воздержусь.
— Ну, ты же всегда был робким человеком.
— Хочешь посмеяться надо мной?
— Боже упаси!
Старик задумался. Затем он делает над собой усилие, поднимает голову и говорит:
— Я мог бы, естественно, потратив невероятно много энергии, провести переговоры с представителями команды и другими и произвести некоторые изменения. Но что это даст! Да и новому шефу я не хочу мешать.
— Его, кажется, нельзя назвать дитем печали. Он скорее — работяга?
— Да. Он охотно впрягается, если организуется пикник или что-либо подобное. Я не хочу сказать, что его стиль плохой…
— Только для тебя это что-то новое.
— Так оно и есть. Возможно, для решения корабельных проблем это совсем неплохо. Но для меня это слишком прогрессивно.
— Тебе бы, конечно, было бы лучше так на так?
— Мне было бы лучше, — да.
— У меня сложилось впечатление, что люди охотнее напиваются в столовой рядового персонала, чем наверху, где они не могут по-настоящему «набраться».
— Может, ты и прав.
— Там, наверху, они на виду. Я не знаю, чувствуют ли они себя в баре комфортно, у меня, во всяком случае, такого ощущения не возникло.
— Значит ли это, что ты в баре был?
— Да, вчера вечером. Стюардесса посоветовала мне взять какой-нибудь напиток, сразу же сказав, что после этого не разрешается ходить по палубе с ликером, фруктовым соком и чем-либо другим.
— Тебя обслуживала та, что постарше?
— Нет. Знаешь, такая средне пышная. Она также сказала, что она медицинская сестра. Всего стюардессами работают три медицинские сестры.
— Тогда с нами ничего не случится.
— При наличии трех медицинских сестер, конечно, нет. Одна из них сразу же перешла со мной на «ты».
— Ну, в таком случае лучше всего сразу же удалиться.
— В соответствии с этим золотым правилом я и действовал.
— У тебя оказались хорошие советчики.
— У меня такое ощущение, что происходит смещение акцентов. Женщина-океанограф мне сказала, что у нее есть моя книга «Лодка», и тогда я сказал: «Как хорошо, тогда у вас есть, что читать» — и ушел. А один, когда исчез шеф, стал особенно выпендриваться — большой такой, толстый, зовут Чарли.
— Это машинист по насосам.
— Машинист по насосам. Что же он делает?
— Он относится к людям, работающим на палубном участке и обслуживающим балластные насосы, а также вентили и рычажные механизмы.
Наступает молчание. После многократного прокашливания старик говорит:
— Ты хотел знать, как у меня обстояли дела в последнее время. В ходе заключительной беседы я договорился, что буду заниматься представительством на этом корабле, и вот я здесь. Но все так сильно изменилось, что я, собственно говоря, по-настоящему больше не заинтересован максимально…
— …проявлять себя, хочешь ты сказать?
— Да.
— Я бы тебе сказал: перестань думать об этом. Да и зачем тебе это? Лучше расскажи, как ты на своем разбитом «драндулете» прошел из Бреста до Бергена.
Так как старик не реагирует, я говорю:
— Знаешь ли ты, что океанограф при переезде разбила свой единственный термометр? О запасном термометре она, очевидно, не подумала. Очень хотелось бы знать, как она будет проводить свои измерения морской воды.
— Это, слава богу, не моя забота, — бурчит старик, и, бросив взгляд на экран радара, говорит: — Пойдем сделаем по глотку?
— Лучше и не придумать!
Обычный ритуал — старик ставит пивные бутылки на складной столик, аккуратно разливает пиво, устраивается удобно в своем кресле, и говорит: «На здоровье!» — и мы оба делаем по большому глотку.
— Итак, 4 сентября 1944 года вы вышли. Что за экипаж у тебя был? — спрашиваю я.
К моему облегчению, старик отвечает сразу:
— Да, экипаж. Естественно, это была проблема. Его мы составляли из самых различных людей, сложившегося экипажа лодки мы не имели. Самым важным для меня человеком был наш инженер флотилии. Ты его знаешь: очень жилистый и все в таком роде… Затем мы отобрали из кадрового резерва всех, кто хотя бы в некоторой степени был пригоден для этого. Региональное командование подводного флота поручило нам взять с собой по возможности дополнительных специалистов в соответствии с перечнем первоочередности: судовых строителей и тому подобное.
— А был ли большой налет на военно-морское училище, до того как вы вышли в море?
— Да, военно-морское училище бомбили, но разрушили не полностью. На нашу базу попала одна-единственная бомба. Здания пострадали незначительно. Мы уже несколько недель жили в бункерах. Мы располагались там с первой флотилией. Еще там находились морской комендант и комендант крепости.
— Что значит — в бункерах? Ты имеешь в виду — в штольнях?
— Да. И в них тоже.
— В штольнях сразу же за бункерами для подводных лодок?
— Как в тех, так и в других. Прежде всего, в штольни перебрались курсанты военно-морского училища, то есть люди из первой флотилии. На территории самого училища имелся, как помню, всего однн-единственный бункер, но он был занят зенитчиками. Мы, то есть штаб флотилии, жили в двух больших бункерах на старой территории флотилии, и все еще ездили через весь город к нашему бункеру с подводными лодками.
— А почему вы не остались внизу?
— Часть находилась внизу. Но так как комендант крепости — в это время им был генерал Рамке — располагался там со своим штабом и туда же переместился и морской комендант, то места были в значительной степени разобраны.
Военно-морское училище, поездки со стариком к бункеру, наш ночной выход в море — все это снова возникает перед глазами.
Я хотел только выспросить старика, предостерегаю я себя, и говорю:
